Повести и рассказы - [97]
Марк Семёнович шёл забирать Юлю «из гостей». В подворотне около помойки стоял, опустив голову, бедно одетый человек в шляпе.
— Помогите мне, пожалуйста, — попросил он Марка Семёновича глухим жалобным голосом.
— А что нужно сделать?
— Помогите мне позвонить в милицию, а то она ко мне пришла и не уходит.
— А почему вы сами не можете позвонить в милицию?
— Потому что я слепой.
— Гм... ну хорошо, я наберу вам номер, а вы сами скажете.
— Спасибо, пойдёмте со мной.
Слепой, ведя рукой по стене, добрался до крылечка и вошёл в дворницкую. Марк Семёнович — за ним. В дворницкой на диванчике сидела женщина, она вязала носок. Тихо свистел чайник. На подоконнике в горшках стояли красные цветы.
— Ну и что здесь происходит? — спросил психиатр.
Женщина вскинула бровь. Слепой строго взглянул на психиатра и сурово спросил: «А вы кто такой?»
Прошло несколько лет, ребята заканчивали школу. Гадов с Грабовским собирались поступать на биологический факультет. Юля Павлова тоже усердно готовилась к экзаменам, и ничего хорошего это не предвещало. Марк Семёнович снова взялся за своё. Ему очень хотелось, чтобы Люлечка училась в престижном вузе, он нанял ей репетиторов и каждый вечер на сон грядущий сверлил магнетическим взглядом и повторял, что поступление на первый курс медицинского института на данном этапе является смыслом их жизни. А Юля очень боялась не оправдать надежд любимого папы и, провалив экзамены, лишить его смысла жизни на данном этапе. Удивительное дело, психиатр успешно лечил пациентов, к которым был, по большому счёту, совершенно равнодушен, внушением, что мир прекрасен, и все прекрасны, и всё хорошо, и нужно расслабиться и наслаждаться жизнью, и при этом обожаемой дочери он умудрялся внушать только чувство тревоги. Он слишком любил её, чтобы быть адекватным. «Нельзя расслабляться! Ты сможешь! Только вуз! Диссертация и конференция!»
После безумной истории с фломастерами и нервного срыва Юля болела несколько месяцев, потом вернулась в школу; она продолжала хорошо учиться, но гораздо меньше зацикливалась на теме всего фирменного, импортного и престижного. Она была очень хорошенькая, с правильными чертами лица, бархатной кожей, чёрными косами и печальным задумчивым взглядом, в котором теперь действительно можно было увидеть всё то, что желал своей дочери любящий психиатр: живой ум и поэтическую душу. Юле пошла на пользу дружба с циником Лёхой Гадовым. Коля Грабовский Юлю боялся и, по возможности, сторонился, будучи при этом в неё совершенно влюблённым, Лёха же Гадов общался с ней так, будто это была совершенно обычная девочка, — он её тискал, пихал, дразнил, смешил, подцедюливал. Когда Юля застывала, упёршись глазами в одну точку и как будто прислушиваясь к бормотанию проснувшихся и всплывающих бредов, он подскакивал к ней, принимался тереть спину и кричал: «Лифчик! Я чувствую, что там есть лифчик! Юлька, ты носишь лифчик! С ума сойти, настоящий лифчик! Покажи мне свою грудь!» и прочее в таком духе. Юля злилась или смеялась, простые эмоции выводили её из опасной заторможенности, которая грозила приступом тоски и тревоги. Лёха считал, что с Юлей нужно смело говорить обо всех её болезненных явлениях. «Юлька, ты, главное, помни, что у тебя не все дома. Настоящие безумцы не верят, что их крыша едет. А ты, если чувствуешь, что едет, то радуйся — значит, всё в порядке!»
В старших классах Юлины беспокойные состояния участились, её вдруг начинали мучить, казалось бы, совершенно невинные явления — скрип половиц (похож на шаги невидимки сзади), крик детей на площадке, монотонные движения уборщицы, машущей шваброй, мятая скатерть, узор на обоях, имеющий странное свойство складываться в фантастические образы и проявлять то ангельские лики, то дьявольские рыла и звериные морды. А тут ещё папочка, который мягко, как кот, прокрадывался в её комнату, щекотал шею усами и спрашивал про оценки.
С Юлей случались ужасы, — она не могла найти более точного определения странному недомоганию, которое неизбежно, с пугающей регулярностью с ней приключалось раз в несколько дней. Она чувствовала, что внутри у неё вдруг всё становится однородно, а затем — совершенно пусто, бессмысленно; грудь, живот, голова расширяются, и в образовавшееся гулкое пространство пытаются пролезть вражеские силы, они его заполняют со страшной скоростью, овладевают сознанием, сковывают тело. Юля не знала, сколько времени продолжалось мучительное оцепенение — секунды, пять минут или двадцать. Она приходила в себя, её сердце колотилось, в ушах звенело. Мочила голову, вспоминая про плотность воды. «“Ро”. “Ро” — это плотность. Нужно найти “Ро”. Отношение массы к объёму. Скорее найти “Ро”». Собрав всю свою волю, прижавшись головой к холодной раковине, Юля находила «Ро», и оно заполняло её нутро, возвращало ей собственную полноту и здравый смысл.
Ужасы случались по вечерам, в тишине, когда папа спал или «задерживался на работе». Тишина становилась звенящей, часы начинали оглушительно тикать, свет настольной лампы тускнел. Тело не слушалось, рукой было не двинуть, не закричать. Юля чувствовала себя совершенно беззащитной перед неотвратимым приближением
