Повести и рассказы - [88]
Суетятся люди на платформе. Таппи тычет мокрый нос в чужие сумки, заигрывает с детьми, потом обиженно лает на отъезжающий поезд. Элегантный Андрей Петрович машет ручкой. За окном мелькает снежный лес. В стакане позвякивает ложка.
Лена проснулась с чувством полного покоя. Она долго разглядывала причудливое изголовье скрипучей старинной кровати, себя в тусклом зеркале, пузатых амуров, которые, дуя в рожки, кружились на зелёном потолке, потом, одевшись, вышла на балкончик. Внизу плескалась вода. Розовые цикламены приветливо кивали головками.
Ну и мороз нагрянул! Наступил январь. Петербург замёрз, умолк, застыл. По вечерам на небо выходила в дымке бледная луна. Её холодные лучи странствовали по крышам, превращая их снежный тулуп в расшитую бриллиантами мантию, перескакивали с трубы на трубу, плясали на проводах, отражались в зелёных кошачьих глазах, переливались на сизом оперении спящих голубей. Сквозь узкое окошко они осторожно пробирались на пыльный чердак заброшенного дома на Фонтанке, ощупывали стены, проверяли на прочность железную дверь, серебром поливали простёртое на полу неподвижное грузное тело. Здесь было царство забвения и тлена. Голуби сюда не залетали, кошки не заглядывали. Однажды пыталась попасть на чердак какая-то женщина. Кряхтя, она с силой толкала тяжёлую дверь, но тщетно — её заклинило намертво. Весной этот дом снесли.
Щеночек Павлова
Клацая золотыми челюстями, яростно вращая глазами, ощетинившись и моргая усом, нереис пытался вырваться из Колиного пинцета. Подумать только, всего лишь час назад он был китайским драконом, купающимся в лучах ночного солнца, он переливался всеми цветами радуги, извивался и выкручивался в диком танце с такой мощью, с такой энергией, что его жирная сорокаграммовая плоть трещала по швам и веером вымётывала галактику сперматозоидов — Млечный Путь — в солёную беломорскую воду. Снизу им любовались застывшие в восхищении оранжевые звёзды, сверху орали в восторге голодные чайки. А вот теперь студент Грабовский запихивает его в склянку с формалином — прощай, прекрасная жизнь!
В лабораторию вошёл бледный зоолог Гадов, из глаз его сыпались искры: наконец-то он осуществил навязчивую идею «предаться животной страсти с аспиранточкой на рабочем столе профессора» и отметил событие. Теперь ему хотелось заполировать и поделиться романтическими воспоминаниями с другом Грабовским. Он потянулся к бутылке.
— Осторожно, Лёха, там формалин! А в той Буэн!
— Буэн... Бодуэн... Бодун. Коля, она ко мне ласкалась, как кенгуру... Кареглазенькая... Кареглазенькая аспиранточка!
— Лёха, у меня нет спирта. Иди спать.
— Работать надо. А я по кареглазеньким. Не хочу белую женщину! Приведите мне мулатку! Кто там у тебя?
— Червяк в пальто. А ты не ори и спать иди. И не пей... как лошадь Пржевальского.
Солнце спустилось к горизонту, оттолкнулось и в замедленной съёмке побежало вверх. В холодной воде метались рыбы, пескожилы строили пирамиды, иван-чай стоял на часах, грибы пёрли изо всех сил, расталкивая локтями душистые мхи и лишайники. Третьекурсник Петров в высоких сапогах гулял по литорали, поскальзываясь на камнях, покрытых жирными фукусами, с понтона шёл, любуясь разноцветным миром, доцент Сергеев с дрыгающейся зубаткой. Профессор Молитвин, победоносно сверкая очками, выкатил из леса тачку моховиков.
У Коли слипались глаза, надо было поспать: через четыре часа прозвонит колокол на завтрак. За окном раздался треск и шум. В кустах кто-то был. Притаился. Опять затрещал. Что за зверь такой? Из веток выскочила крупная овчарка. Она встала под Колино окно, опустила голову и, посмотрев исподлобья, глухо зарычала. «Ты чья?» Остров был маленький, и Коля хорошо знал здешних псов — закусанного мошкарой альбиноса Беню с кафедры эмбриологии, роскошного рыжего сеттера зоологов и его чёрного беспородного брата, который совал нос в чужие кастрюли. Под окном стояла незнакомая собака. «Может, от рыбаков отбилась», — решил Коля и бросил ей кусок хлеба.
Утром на берегу дежурный Гадов тёр песком тарелки с приставшей гречкой. В его похмельные глаза настырно лезли солнечные зайцы, которые прыгали, спаривались и размножались в блистающем водном пространстве. Рядом сидела на камне специалистка по морским ангелам Рита, она гладила вчерашнюю собаку. Судя по всему, овчарка явилась на остров по Колину душу: увидев его, проспавшего завтрак, подбежала, понюхала руку и бодро дала лапу. Она ходила за Колей повсюду и беспокойно скулила, когда он отгонял её от входа в барак, где были комнаты с печками, кухня с большим столом и пропитанные химическим запахом лаборатории, заставленные склянками и микроскопами. На обед ели суп из крупы, тушёнки и дикого сельдерея, который рос у берега и пользовался большим уважением поварихи Валентиновны. Коля слышал, как собака бродит в зарослях крапивы под кухонным окном. Он вынес миску, чтобы покормить беднягу, и охнул от изумления — новая подруга держала в зубах полуобглоданную птицу.
Вечером Коля должен был снова охотиться на китайских драконов и прочих морских зверей. Когда он сел в лодку и оттолкнулся от мостков, гадая, как же поведёт себя брошенная животина, собака завыла, всем телом своим задрожала и кинулась в воду. За загривок Коля втянул её в лодку, чуть не зачерпнув воды. «Ну, ты даёшь!» Собака легла на днище, положила морду на вытянутые лапы и глянула Коле в глаза исподлобья.
