Повести и рассказы - [86]
Купчик низко поклонился старику и произнёс:
— Моё почтение-с!
Потом обратился к Лене:
— Позвольте попросить позволения узнать, с кем то есть имеем осчастливленную честь говорить-с?
— Что тебе нужно? — грубо прервал его Колесов и, подбоченясь, бросил грозный взгляд на пришельца. — А ну ступай своей дорогой, Илюха!
— Так-с, всеконечно-с, дело дорожное-с! Я ведь, впрочем, не для ради чего иного протчего, а так, из канпанства, хотел только, утрудив, побеспокоя вас, попросить соблаговоления, чтоб нашему чайничку возыметь соединяемое купно сообщение с этим самоваром-с. Попросту, так сказать-с, малую толику водицы-с!
— Водицы, говоришь? А ты сначала заслужи, Илюшка, эту водицу. Расскажи-ка нам, как на духу, что новый день принесёт?
Купчик перестал подобострастно улыбаться, сделал серьёзное лицо и, вытаращив глаза, прошептал:
— А подарите вы девке этой собачку!
Тут Колесов громко захохотал, хлопая себя по коленям:
— Да ты, дурак, подслушивал! Ну ладно, садись, выпьем чаю с тобой. И ты, Еремейка, ступай, ступай сюда. Выпьем и чаю, выпьем и водочки.
Купчики сели у огня и загуторили. Самовар кипел, в клубах пара то появлялись, то таяли румяные лица бородачей. Лене было спокойно и радостно. На чердаке прочно установилось тепло и кислый запах лука и капусты.
По деревянной лесенке Лена вышла на крышу. Впереди простиралась тихая страна — купола, трубы, провода, антенны в виде крестов, сами кресты. На снегу виднелись следы немногочисленных её обитателей — треугольнички мягких кошачьих лап, веточки голубиных лапок.
Синие сумерки сгустились. Падал снег. Среди красно-ржавых подъёмов и скатов, мансард и окошечек чердаков царил торжественный покой.
— Крыши вы мои, крыши! Что вы замерли, о чём вы мне тихо говорите? — пробормотала Лена, вдохнув влажный воздух. В глазах защипало. Закурив, девушка долго смотрела, как мир погружается в тьму. Ветер шевелил жёлтые травинки, проросшие в деревянной трухе и кирпичном крошеве. Холод потихоньку забрался Лене в рукава и за шиворот.
Вернувшись на чердак, она застала мирную и грустную картину: купчики, похрапывая, спали, привалившись друг к другу, Николай Иванович задумчиво ворошил клюкой гаснущие угли. Сквозняки, играя снежинками, бродили по углам, прогоняя последнее тепло и уютные запахи. Под ногами шныряли серые кошки.
Внизу послышался шум. На гулкой лестнице кто-то колотил по батарее. Звучные удары сменяло беззубое шамканье. «Ах, это же, наверное, Анна Кузьминична меня зовёт!» Лена быстро пошла к выходу. У двери на лестницу, где в закрученной перспективе маячила тощая фигурка в ночной рубашке со скалкой в ручонке, она обернулась, чтобы попрощаться с бомжом.
«Странно. Когда вечереет и немного температуришь, происходят необычные явления, например, люди и предметы тихо исчезают, будто тая во сне».
Сквозь старенький тюль на окнах пробивался слабый утренний свет. Гиацинт на длинной ножке заботливо наклонил к Лениной постели благоухающую головку. Казалось, что и он, и все предметы в комнате — трюмо, книжный шкаф и стулья — искренне соболезнуют своей простуженной хозяйке. Часы пробили одиннадцать. Открылась дверь, и в комнату вошла Анна Кузьминична вместе с мужчиной в белом халате. Она ему что-то оживлённо шамкала.
«Вот неугомонная старуха, — подумала Лена, — вызвала врача. Он будет сейчас меня осматривать, а я ведь и зубов не чистила, и не мылась... как бомжиха... и даже не помню, что на мне надето». Но присутствие доктора было необходимо — бедная девушка даже голову от подушки не могла отнять.
Лена врачам не доверяла. «Лекарь, с-под Каменного моста аптекарь, к нему привозят на санях, а увозят на дровнях», — думала она, в то время как врач прикладывал к её груди холодную трубку.
Доктор ушёл, оставив для Лены рецепты и направления. На кухне он пил чай с Анной Кузьминичной, внимая шамканью о суровых блокадных временах. Длинными пальцами вытаскивал из вазочки печенье и липкие лимонные конфетки.
Снова открылась дверь, и Сон на цыпочках пробрался в Ленину комнату. Это был тоненький господин в чёрном пальто, с саквояжем и зонтиком. Он присел на край кровати, вздохнул, снял шляпу, перчатки, очки, парик, отклеил усики, ослабил галстук и... растворился в мареве, прошелестев: «Сон — лучшее лекарство».
Вечером Анна Кузьминична принесла Лене куриный бульон в чашке. Температура снова поднялась. Девушка бредила, хватала Анну Кузьминичну за руки, убеждала её, что пса нужно искать на складах станции Навалочной, и кричала, что потерянная собака в наморднике не сможет есть на помойках!
Лена заснула. К утру ей стало лучше, и с первыми же лучами весёлого зимнего солнца она вышла на улицу. Стоял мороз. Твёрдый снег своей белизной резал глаза и хрустел под ногами. Дома на Фонтанке сверкали заиндевевшими стёклами. «Вы — бодрые старики в пенсне на военном параде!» Лена перебежала через мост и углубилась в унылые дворы, где встречались ещё кусты с неопавшими чёрными листьями, воняли помойки, заваленные какой-то фанерой и овощными очистками, а стены дряхлых строений были покрыты трещинами.
