Повести и рассказы - [18]

— Хорошо, — сказал Рэд. — Хорошо, мама. Если надо, я могу уйти в свою комнату, закрыть дверь и побыть там немного. Могу даже и лечь. А засну или нет, я не знаю.

— Может… — сказала она мужчине, — может, нам удастся поговорить спокойно, пока они поспят?

Мальчик наблюдал за ними, чувствуя что-то неладное. Запах паровоза был все еще с ним — запах угля, огня, пара и стали, — и к этому примешался еще и запах камня, хотя в доме Рэд так и не нашел никаких камней. И теперь здесь запахло чем-то еще, чем-то, таящимся не в вещах, а в людях, чем-то совсем не веселым.

— Я думала… — сказала она.

— Тебе, пожалуй, надо умыться, Рэд, — сказал мужчина. — И тебе, Ева.

Рэд и Ева вместе ушли в ванную.

Они остались одни в гостиной, и женщина ждала, что он на нее посмотрит, но он был не в силах. Оставаться в комнате — вот все, что он мог. Ни уйти, ни говорить он был не в состоянии.

— Я думала… — сказала она снова.

— Ничего ты не думала, — сказал он. Сказал спокойно — может быть, потому, что говорить с ней сейчас иначе было нельзя, а может, просто не хотел, чтоб слышали дети. — Ничего ты не думала, так что помолчи.

Она ушла на кухню, а он на веранду, но это было то самое место, где она призналась ему, так что он сошел по ступенькам вниз, пересек зеленую лужайку и вошел в виноградник. Листья на лозах уже потемнели и погрубели. Виноград поспеет через неделю, другую. Уже и сейчас попадались спелые грозди. Виноград был великолепный — крупный и черный. Ивен отвел в сторону листья, чтоб поглядеть на притаившиеся под ними грозди, и нашел несколько совсем налившихся, зрелых. Листья сейчас высыхали, но те, что оставались в тени, были еще по-молодому зеленые.

Пожалей ее, подумал он. Нехорошо быть безжалостным.

Я попрошу Дейда найти человека, который поможет ей, подумал он. Дейд, наверно, знает кого-нибудь такого. Кого-нибудь в Сан-Франциско. Я возьму ее туда. И тот, кто поможет ей, кто бы он ни был, не будет знать ни ее, ни меня и не будет знать, почему он ей помогает, только поможет и все. Он помогал и другим. Он каждый день это делает. Такие вещи случаются каждый день. Случаются с кем угодно.

Он побродил среди виноградных кустов и незаметно для себя дошел до конца виноградника, окаймленного ровной полосой деревьев — гранатовых и оливковых вперемешку. Гранаты были еще маленькие, и оболочка их еще целая и гладкая, а не в трещинах, которые появятся позже, когда они созреют. Они были красные, маленькие и гладенькие и копьеца у них на макушке еще прямые, а не изогнутые, как у созревших. Маслины тоже были маленькие и зеленые, и ветки гнулись под их тяжестью. Он брел вдоль деревьев, пока не пришел к другому краю шестидесяти акров. Здесь границей служил оросительный канал, воды в нем было лишь на одну пятую, и текла она очень медленно. Он сел на краю канала, стал смотреть на сорняки, растущие на дне, растущие в самой воде и чуть сгибаемые медленным ее течением.

Мы не могли дождаться, когда у нас появится третий, подумал он. Ну вот и он, третий. Если он и не мой, то он ее, это, по крайней мере, наполовину Рэд, наполовину Ева. Что же делать теперь? Как быть и с этим третьим, и с нею? Уехать? Вернуться в Патерсон? Вернуться в захолустье, где мы жили когда-то, снять меблированную комнату и начать писать историю моей смерти и писать ее. до тех пор, пока не умру? Что мне делать? Взять Рэда и Еву и с ними уехать в наш дом в Пало-Альто, а ей сказать, чтоб шла к своему любовнику? Попросить ее познакомить меня с этим самым любовником, так чтоб я мог поговорить с ним о случившемся? Сказать ему: «Что ты намерен делать? Создать с ней семью? Так ли это?» Сначала побеседовать тихо и мирно и потом вдруг в одно мгновение расправиться с ним?

Он поднялся и зашагал обратно к дому, по пути остановился, сорвал десяток спелых инжиров и взял с собой. Он положил их на изразцовый стол в кухне, потом пошел в гостиную. Женщина снова лежала на кушетке. Он увидел, что она встает, и отвернулся.

— Что мне делать? — сказал он.

— Только что звонила Мэй Уолз, — сказала она, — была очень любезна, сообщила, что они все-таки придут. Младшая девочка слегка простужена, поэтому они решили, что лучше пока не выезжать. Они будут у нас в шесть. Простуда у девочки не сильная, просто они подумали, что поездка будет не на пользу ей.

— Для тебя это много должно значить, очень много, — сказал он. — Больше, чем что-либо еще на свете. Больше, чем Рэд, больше, чем Ева, больше, чем…

— Раз уж они приезжают, — сказала она, — то нам, я думаю, лучше попытаться поговорить до обеда. Я не хочу, чтобы повторилось что-нибудь вроде случившегося ночью. Я хлопнула дверью ей в лицо. Я не хочу быть грубой с людьми, которые обращаются с нами так мило.

— Не хочешь?

— Попытаемся поговорить сейчас. Чем раньше, тем лучше. Я знаю, ты не можешь смотреть на меня.

— Знаешь?

— Есть средство. Я слышала о нем еще в школе. Но не могу я так. Это слишком жестоко. Не могу.

— Не можешь?

— Я так надеялась, что скажу тебе и… Я так надеялась, что ты сумеешь…

— Что сумею?

— Понять.

— Нет, — сказал он. — Нет. Я не понимаю. Говори, пожалуйста, но я не пойму. Я буду слушать, если тебе так легче, но не пойму. Я уехал на два месяца. Ты чувствовала себя неважно. Я думал, что для тебя же лучше побыть немного одной. Судя по твоим письмам, ты стала чувствовать себя лучше. Это не шутка. Ты его любишь? Он любит тебя?