Повесть о военных годах - [62]

На этот раз Иванов действительно привел подкрепление, подняв залегшую морскую пехоту.

Под огнем противника, подхватывая на бегу раненых товарищей, моряки пробежали отделявшие их от нас триста — четыреста метров и окопались впереди, за балкой.

Утром вражеские танки, меченные бело-черными крестами, ворвались в Карпечь. Немцы знали, что танки нашей бригады сосредоточены в лощине правее Карпечи и, видимо, рассчитывали, прорвавшись через пехоту, выйти нам в тыл со стороны городка.

Полные сил, уверенные в своей безопасности, на большой скорости мчались к селу пятнистые грохочущие чудовища. В Карпечи оставались для ремонта наши машины, поврежденные накануне. Они стояли, замаскировавшись среди развалин глинобитных домов.

Вокруг валяются катки, бессильно распластались по земле гусеницы, над открытыми трансмиссионными люками висят на тросах стрел двигатели, коробки перемены передач. Если немцы и знали о том, что в Карпечи расположился наш СПАМ[3], то вряд ли ожидали, что им могут оказать сопротивление раненые танки, с вывороченными внутренностями. Однако они просчитались: Карпечь встретила врага огнем танковых орудий. Немцы остановились и вынуждены были принять бой. Но противник не отказался от своего намерения овладеть Карпечью. Уж очень неравны были силы: наши танки, удерживающие окраину села, не имели возможности двигаться и вряд ли казались серьезным препятствием — скорее, досадной задержкой, не более.

Однако вскоре все изменилось. Орудия советских танков стреляли в упор. Замаскированные, они вели огонь как бы из засады, и не так просто было их обнаружить и поразить. Пехотинцы выползали из развалин и бросали под гусеницы атакующих вражеских танков гранаты. Горели уцелевшие ранее постройки, горели танки, от частой орудийной стрельбы сотрясались земля и воздух, опрокидывая навзничь стены домов. И без того узкие улочки заваливались грудами щебня и больших валунов, из которых, собственно, и состояли стены домов. Немцы заметались в поисках выхода из чадящих и неприступных развалин.

Скоробогатов несколько минут прислушивается к грохоту неожиданно возникшего боя, потом подозвал к себе лейтенанта, командира взвода «КВ».

— Пойдешь со взводом в Карпечь. Они хотели зайти в тыл нам, теперь мы зайдем им в тыл. Надо помочь нашим ребятам. И ты иди с ними, — сказал он мне. — Здесь тебе делать нечего, а там, наверное, раненых до черта. Видишь, что делается, — кивнул он в сторону затянутой дымом Карпечи.

Я побежала к танку командира взвода.

— Ты куда собралась? — удивился лейтенант, увидев, что я вскарабкалась на его танк и уселась возле башни.

— С вами, там бой, раненые…

— А-а, тогда залазь в танк. Тут тебя любая пуля слизнет, и опомниться не успеешь.

— Так там же я ничего не увижу.

— Когда тебе надо будет смотреть, я скажу. Сейчас пока что надо видеть только нам.

Забралась в танк и примостилась на полу на ящиках со снарядами. Танк заревел и тронулся.

После войны меня, как, наверное, и всех, бывших на фронте, часто спрашивали: «Страшно ли было в бою?» Право же, на этот вопрос ответить чрезвычайно затруднительно. Дело в том, что в бою, когда ты идешь выполнять поставленную задачу, как-то не бывает страшно. И не потому, что я или кто другой такие бесстрашные люди. Просто потому, что некогда бояться. Бой — это выполнение задания, это кусочек очень трудной жизни и работы. Вот именно: работы. Конечно, весьма особой и в необычных для человека условиях. Но ведь не боится же рабочий у станка, что отскочит сейчас стружка и выбьет ему глаз! Ему доверили этот участок работы, и он думает лишь о том, чтобы выполнить свое задание как можно лучше. Не боятся сплавщики, балансируя на бревнах в ревущих водоворотах вешних вод; не думают об опасности строители, бросаясь с мешками песка наперерез воде, прорвавшей плотину; летчик, испытывающий новый самолет, радуется сложному виражу, на который оказалась способной его машина, и не думает о том, что она может развалиться. Так и на фронте. Труженики войны в бою выполняют самое ответственное и почетное задание — защищают Родину. Не говоря уже о превалирующем над всем чувстве долга, — им просто некогда бояться.

Но ехать в бой бездеятельным пассажиром — действительно неприятно. Тебя болтает из стороны в сторону и, как ты ни стараешься удержаться, ударяет обо все самое твердое и острое. На тебе с десяток синяков, на лбу растет здоровенная шишка. В ушах шумит от выстрелов пушки, — она над твоей головой. Танкисты работают, заняты делом. У них перископы, смотровые щели. А ты ничего не делаешь, ничего не видишь и с нетерпением ждешь той минуты, когда, наконец, тебе скажут, что наступил момент и твоей полезной деятельности.

«Хоть бы поскорее мне дело нашлось!» — с тоской подумала я, забыв о том, что моя работа начинается вместе с болью и страданиями других и лучше бы мне вовек оставаться безработной.

Неожиданный грохот сзади, танк рванулся вперед, будто вырываясь из чьих-то цепких рук, схвативших его, и остановился, обессилев. Забился в конвульсиях двигатель и заглох, оборвавшись на какой-то высокой ноте. Стало так тихо, что я испугалась: «Уж не оглохла ли?» Из-за моторной перегородки повалил едкий, удушливый дым.