Повесть о военных годах - [36]

— Я жил в Первомайске, на Украине, — рассказывал Буженко. — Но мне всегда казалось, что само слово «Москва» можно писать только алыми буквами с золотом, чтобы от каждой буквы исходило сияние. Для меня Москва не символ, нет — это реально существующий, осязаемый организм, как головной мозг у человека. Без него нельзя жить. От него идут все нити управления жизнью. И мне очень хочется пожать руки москвичей, вставших на защиту своего города!

На большой поляне мы увидели людей в военной форме. Странно не вязались с красноармейским обмундированием золоченые пенсне и роговые очки у многих ополченцев. Уже по тому, как осторожно садились они на землю, выбирая пенек или кочку, чувствовалось, что военными эти сугубо гражданские люди стали совсем недавно.

Около Буженко и Дьякова сразу собралась группа ополченцев, начался оживленный разговор. А мне даже не нужно было разговаривать. Я просто с восхищением смотрела на москвичей, и все в них нравилось и радовало: и то, что они какие-то нескладные в своем наскоро пригнанном обмундировании, и то, как, переходя лужу, полный высокий мужчина в роговых очках осторожно, двумя пальцами, приподнимал полы шинели, и даже то, как некоторые держали винтовки — почтительно и с опаской.

Обернулась на знакомый голос. Передо мной в красноармейской гимнастерке, со шпалой на зеленых фронтовых петлицах стоял директор нашей школы, Николай Яковлевич. Такой же кругленький, розовощекий, только подбородки его (у него их было два) непривычно небриты. На голове, остриженной наголо, неудобно примостилась пилотка. Не успела опомниться, как Николай Яковлевич крепко обнял меня. Обхватив за шею моего дорогого директора, долго терлась щекой о его колючую щетину, скрывая навернувшиеся слезы. А когда наконец посмотрела ему в лицо, увидела, что глаза моего учителя тоже были влажны.

— Товарищи, это ученица десятого класса моей школы, — повернулся к ополченцам Николай Яковлевич. Ему очень хотелось похвастать своей ученицей. — Хорошая ученица, Конституцию наизусть знает. (Николай Яковлевич вел у нас уроки Конституции СССР.) А ну, Ира, покажем, как учились лепешинцы. Как гласит статья вторая?

Я отрапортовала, как на уроке:

— «Политическую основу СССР составляют Советы депутатов трудящихся, выросшие и окрепшие в результате свержения власти помещиков и капиталистов и завоевания диктатуры пролетариата».

— Вот видите, как мы учились! Это не какая-нибудь школа, а тридцать вторая имени Лепешинского Фрунзенского района Москвы. — Николай Яковлевич радостно улыбался. — Смотри, какие здесь люди собрались, какая это огромная, непобедимая сила. — Он указал на небольшую группу. — Это врач, это архитектор, это учитель географии, а это портной. Мы пришли в райком партии, и нас организовали в батальон Фрунзенского района Москвы. Вон в тех кустах стоит Октябрьский район, а немного дальше — Кировский. Москвичи отрыли эти оковы, москвичи заняли их для обороны Москвы. Вот мы и встретились: ты, моя ученица, и я, твой старый директор. Неподалеку отсюда стоит с артбатареей наш учитель физкультуры Тихон Николаевич, а сколько выпускников одной только нашей школы сражается на Украине, у Севастополя и здесь, под Москвой!

Николай Яковлевич обошел со мной окопы ополченцев, и я с гордостью и радостью увидела, что наш любимый директор, теперь комиссар батальона, любим и здесь в окопах.

Прощаясь со мной, Николай Яковлевич сказал:

— А здорово будет: встретимся после войны в школе и расскажем ребятам о нашей сегодняшней встрече под Москвой. Отчитаемся сами в пройденном пути и потребуем отчета у каждого: «Что ты сделал для Родины?»

Пятнадцатого октября наша дивизия сосредоточилась у поворота шоссе из Москвы к Наро-Фоминску. Проведены были партийные и комсомольские собрания.

Командир дивизии генерал-майор Захаров заявил:

— К нам идет пополнение, а пока каждый боец должен биться за себя и за тех, кого нет в наших рядах, кто пал в боях. Драться мы должны и будем так, как будто нас стало не меньше, а больше.

В строй встали все способные держать оружие. Взяли винтовки повара, писари штаба, санитары и старики ездовые. У пулеметов и в цепи стрелков легли командиры из штаба полка и дивизии.

Первый натиск фашистских полчищ, рвавшихся к Москве, приняли коммунисты.

Поредевшая в кровопролитных боях дивизия стояла непоколебимо. Через несколько дней пришло пополнение. В новых стеганых ватниках и таких же брюках, в ладных валенках, в белых овчинных полушубках пришли на защиту Москвы металлурги Урала, студенты и рабочие Москвы, сибирские охотники. Они влились в ряды закаленных боями солдат нашей дивизии.

Больше всего пришло сибиряков. Они принесли с собой молодой задор и неудержимую отвагу. От них веяло морозами, тайгой и непочатой силой народа русского.

Как раз мимо нашего медпункта проходила рота сибиряков, когда налетели «юнкерсы». Бойцы рассыпались, залегли. Воздушная волна от близкого взрыва подбросила молодого лейтенанта и швырнула в придорожную канаву. «Юнкерсы» улетели.

Лейтенант, которому я помогла выбраться, отряхнулся и полушутя сказал:

— Смотри-ка, война-то настоящая, придется всерьез браться за дело! — Затем, как будто только что увидел меня, представился: — Будем знакомы. Лейтенант Карташев. С Енисея.