Повесть о военных годах - [38]

Где-то в конце кривенькой, сугробистой улочки начинаются новые, неведомые пути-дороги. Как пройти по ним, как проехать, что-то ждет на их ухабах?.. Как ни думай, ни гадай, все равно не угадаешь. Похоже, придется решать задачу со многими неизвестными. Раз так, решать буду, как школьник: действие первое — добраться возможно быстрее до Горького. Перекинув через плечо лямки своего сморщенного в кулачок вещевого мешка, зашагала к железнодорожной станции.

И тоска, и растерянность, и думы-раздумья — все, как шелуха, отлетело напрочь, едва переступила незримую границу, отделявшую тихий, словно бы застывший в зимней спячке, покосившийся от времени городок от деятельной, гомонливой сутолоки вокзала.

Битком набитый людьми стоит у перрона пассажирский поезд. Короткий свисток — это «главный» дает отправление. Ему отвечает пронзительный свисток паровоза. Дядька, коренастый, коротконогий, в стеганке, ошалело натыкаясь на людей, корзинки, ящики, бежит к вагону. Ткнулся в один, в другой, и, наконец, впихивается на переполненную площадку. И словно бы вместе с ним, с запыхавшимся, опоздавшим пассажиром, вздыхает с натугой паровоз — поезд трогается.

На перроне среди корзин, сундучков, перевязанных веревками чемоданов, на длинных, похожих на саваны, сшитых наспех из простыней и скатертей мешках — женщины и дети. Это эвакуированные со своим скарбом ждут пересадки. Длинная, петляющая очередь военных выстроилась к окошку. Над ним — кривыми буквами «Продпункт». Пахнет хлебом и селедкой. Здесь, оказывается, можно предъявить продаттестат, что я и делаю, и мой вещевой мешок уже не напоминает сморщенную оболочку проколотого воздушного шара.

Люди в несвежих белых халатах несут на носилках, ведут под руки раненых — прибыл санитарный поезд. Женщины оставляют свои тюки, корзины, чемоданы, обступают раненых, вопросительно, с тревогой и надеждой, всматриваются в усталые, посеревшие от боли лица. Как знать, может, своего тут встретишь? На войне где-то… Адресами-то растерялись…

С грохотом проносится воинский эшелон. Солдаты в шапках-ушанках, в полушубках и валенках с любопытством выглядывают из дверей теплушек. Вместе с эшелоном возникла, промчалась, стихла песня. Женщины тихо переговариваются:

— Вишь ты, без остановки.

— На Москву пошел…

— Тепло одеты. Воевать сподручней в такой одеже.

Вокзал, с его кажущейся беспорядочностью и суетой, был самой жизнью, со всей суровостью зимы сорок первого года, с волнениями, надеждами, горестями, радостями, присущими жизни как таковой. Здесь не было места душевной растерянности и неясным думам о путях-дорогах. Здесь все было деятельно и конкретно. И, как все, я стала искать возможности быстрейшего отъезда.

Разговорилась с сержантом-летчиком, и он посвятил меня в тайны железнодорожного движения; надежды сесть в пассажирский поезд чрезвычайно мало, да и ехать очень долго, так как в первую очередь пропускают воинские эшелоны. Сержант ждал эшелона «если не с летчиком, то хоть с чем-нибудь похожим». Мимо нас к коменданту прошли три командира-танкиста, и летчик подтолкнул меня:

— Пойди попросись, тут эшелон с танками пришел; они, наверное, оттуда, может, возьмут.

Я, ожидая возвращения танкистов, даже размечталась: а вдруг они в самом деле возьмут меня, и не только в эшелон, а даже к себе в часть?..

Танкисты вышли. Быстро пошла им наперерез, откозыряла и даже каблуками щелкнула:

— Товарищ майор, разрешите обратиться?

— Пожалуйста.

— Скажите, пожалуйста, если это не военная тайна: вы не из эшелона?

Майор улыбнулся. Это не военная тайна, и они не из эшелона, но, если мне надо ехать, они могут меня взять с собой: отстал их товарищ, и в вагоне есть лишнее место; едут они тоже в Горький.

Через каких-нибудь двадцать минут я оказалась обладательницей нижнего места в купе мягкого вагона в быстро мчавшемся поезде.

В пути наслушалась таких рассказов, былей и небылиц о танках, что не выдержала и рассказала моим попутчикам о своей заветной мечте стать танкистом и тут же попросила их взять меня к себе в часть. Они сами ехали за назначением в управление кадров и заверили, что стоит только мне туда явиться, и все будет в порядке. Танкисты так уверенно об этом говорили, и я так поверила им, что была невероятно обескуражена, когда в управлении мне сказали:

— Медицинским персоналом мы не ведаем; кроме того, вы младший комсостав.

Мне еще под Москвой присвоили звание старшины, и я до сих пор очень гордилась своей «пилой» — четырьмя красными треугольниками на петлицах. Теперь же оказалось, что моих треугольников еще очень мало, чтобы мною, наравне с командирами, занималось управление кадров.

То ли моя горячая просьба убедила майора, к которому я попала на прием, то ли он просто сжалился надо мною, но майор пообещал направить меня в танковую часть при условии, что я принесу направление с пересыльного пункта.

С утра снова началось «хождение по мукам». В канцелярии пересыльного пункта мне сказали, что могут послать в пехоту, в лучшем случае — в артиллерию, но никак не в танковую часть: у танкистов-де есть свои формировочные пункты. На всякий случай посоветовали пойти в военкомат. Может быть, военкомат и направит меня к танкистам.