Повесть о военных годах - [33]

— А теперь отдыхать, отдыхать! Приказываю спать. Бегите, девчата, в свою хату.

Двадцать второго сентября дивизию отвели на отдых и пополнение.

Меня и Дусю освободили от всяких обязанностей под предлогом, что сейчас нужна квалифицированная медицинская помощь. Неофициально Буженко заявил, что девушкам необходимо отдохнуть.

За эти дни много писем написали мы с Дусей в разные уголки страны.

Один пожилой ездовой попросил «дочек» написать письмецо в колхоз.

— Да разве ты, дядя, неграмотный?

— Как так неграмотный? — обижается дядя. — Только не могу я писать, чтобы и складно было и чтоб, если посмотреть, с виду красиво.

Письма разные, но думы у всех одни: о доме, колхозе, о хлебе. Вид неубранного хлеба здесь, на полях войны, ранит сердца хлеборобов: «А как там, дома, убрали ли? Мужиков в колхозе мало, выдюжат ли бабы?» И тут же смеются: «Если мою взять, за трех мужиков сработает, по себе знаю: тяжелая рука, сильная!»

А как в эти дни ожидалась почта! Почта! Сколько радости приносил в своем мешке почтальон! Родным домом веяло от помятых треугольничков-писем! Позавчера наш почтальон пришел пешком, отчаянно ругая весь белый свет и особенно тех, кто придумал мины. Путешествуя от полка к полку, он заехал на минное поле. Лошадь разорвало на части, его только оглушило, но, самое главное, один мешок с письмами разметало по ветру, Почтальон бросился было собирать письма, но вовремя вспомнил о минах. Он разыскал саперов и слезно просил их командира помочь: все равно займутся разминированием, так пусть начнут в первую очередь с того места, где убило его лошадь. Командир дал двух саперов с миноискателями, и почтальон вместе с ними до позднего вечера ползал по полю, собирая письма.

Сегодня почта принесла мне радость: целых две посылки от мамы! Чего только в них не было: копченая колбаса, шоколад, орехи, конфеты, теплый свитер, шерстяные носки и даже маленькие хромовые сапожки! А самое главное: письмо — огромное, на двух больших двойных листках, ласковое, родное.

Это первое письмо после двух месяцев. Вскрыла, читаю, не очень разбираюсь сразу — у мамы плохой почерк, — да мне и на важны слова: от неровных строчек идет что-то большое, родное, теплое…

Мама, мама! Моя золотая мама!.. Как я благодарна тебе за те счастливые минуты ощущения тебя рядом, которые дает твое письмо!

«…Наша артель взяла шефство над одним из госпиталей, чему я очень обрадовалась: очень хочется быть поближе к тебе, моя голубка! После первого посещения госпиталя не спала всю ночь, все думала о тебе. В госпиталь хожу каждый день. В моей палате восемь мальчиков немногим постарше тебя. Очень хочу, чтобы они в моей заботе почувствовали мать…»

Мысленно я побывала дома, целовала руки моей мамы, ходила с ней в школу; сама слышала ее разговор с Марией Николаевной, завучем, о том, что я в этом году не приду учиться в десятый класс. Стало радостно и немного грустно. Нестерпимо захотелось домой хоть на часок: увидеть маму, сказать, как безмерно я ее люблю… Я так неожиданно уехала, почти убежала, даже не попрощалась как следует.

Теплая, сладкая волна захлестнула сердце. Мама, моя мама, ты не сердись на меня, родная, за побег, я делаю свое маленькое дело, но участвую в большом, народном; для счастья своего, для счастья наших мам воюют их дети. Я знаю, ты понимаешь меня, хотя немножко и боишься за свое дитя: «Война ведь, убить могут». Но я уверена, я горжусь своей мамой, зная, что боязнь за жизнь дочери не превышает у нее чувства большего, чем простое материнское, — чувства настоящей матери. Я знаю, если бы я не так стремительно убежала из дому, когда ты еще не опомнилась от первого инстинктивного чувства страха за меня, то без слез, твердо проводила бы меня в бой, моя гордая мама. Как хочется, чтобы долетела до тебя моя любовь, чтобы ты почувствовала ее дыхание, чтобы согрела она тебя, если тебе холодно, чтобы опорой она была бы тебе твердой, когда тебе будет трудно, чтобы радостью была, если тебе будет грустно, моя голубка-мама!

Кстати, о десятом классе. Когда мама заявила в школе о том, что я не приду учиться, заведующая учебной частью Мария Николаевна очень серьезно ей ответила: «Ира переведена в десятый класс и в школу обязана явиться в срок; если не придет, будет исключена за неявку».

Мама даже обиделась: «Ирина не в доме отдыха, а на войне…»

Я показала письмо Буженко.

— Знаешь, — обрадовался он, — если учительница так твердо заявляет, что ты должна явиться в школу, — значит, в Москве очень верят в победу. Дело не в учительнице, а в настроении Москвы.

Саша задумался.

— Ты бы сама написала в школу, — предложил он.

— А кому писать?

— Неужели тебе некому написать в свою школу?

— О, конечно, есть! Там же мой пионерский отряд.

— Твой отряд?

— Ну да. Я в прошлом году была вожатой пионерского отряда шестого класса и в этой году тоже была бы, если б не война. Теперь они в седьмой перешли. Если бы ты знал, какие в этом классе чудесные ребята! А Мария Николаевна как раз у них классный руководитель.

— И ты до сих пор ничего не писала?

— Не-ет.

— Это же просто безобразие! — возмутился Саша. — Садись и пиши сейчас же.