Повесть о военных годах - [25]

— Вот он. Я не расставалась с ним с того дня, как мне его выдали, с ним и умру, если придется. Вы извините, вы, конечно, начальник, — я старалась говорить повежливее, — но и это не дает вам права подозревать меня в преступлении.

Черемных с любопытством глянул на меня и усмехнулся:

— Скажите пожалуйста, какой огонь попался!..

Он встал и подошел ко мне.

— Возьмите свой билет. Никто вас в преступлении не подозревает. Я вас вызвал, чтобы уточнить некоторые подробности, Не о вас, совсем о другом…

Так я и не поняла, зачем меня вызывали. Все выяснилось через несколько дней.

Черемных снова прислал за мной. Первое, что я увидела, войдя в знакомую уже комнату, был наган на столе.

Черемных протянул его мне:

— Ваш?

— Мой. Это он самый. — Я схватила наган обеими руками.

— Аккуратнее. Нельзя так неосторожно, иначе я снова отберу его у вас. На этот раз за несоблюдение правил обращения с оружием. Положите в кобуру.

— Можно?

— Конечно, он же ваш. А теперь скажите, почему до сих пор не доложили, сколько вывезли раненых?

— Медсанбат еще не пришел, докладывать было некому.

— А мне?

— Так вам же я не имею права докладывать, пока вы сами не спросите.

— Скажите пожалуйста! — рассмеялся Черемных. — А тогда, при проверке вашего комсомольского билета, вы ни у кого не спросили права меня отчитать?

Смутившись, торопливо рассказала о раненых.

— Да, вы молодчага. Рад, что познакомился с вами.

— Что вы! Я всего только перевязываю. Вот Шура, это действительно молодец!

— Какая Шура?

Я рассказала о переправе, о подполковнике, о том, как под обстрелом Шура поддерживала его и этим помогла командовать огнем артиллерии.

— Ей очень хочется в артиллерийский полк, она не хочет в медсанбат. Переведите, а?.. — попросила я за подругу.

— Что ж, если так хочется, переведем.

— А я?

— А вы — в медсанбат. Он сегодня приезжает сюда.

— Как в медсанбат, там — Фомин! Как же с наганом теперь?

— Фомина там нет и никогда не будет. О Фомине забудьте. Он не стоит того, чтобы о нем говорить.

И Черемных рассказал мне о Фомине.

После того как там, у сарая, Фомин прокричал: «Картечь, спасайтесь!» — он растерялся и струсил. Укрывшись в лесу, он порвал все документы и в том числе свой партийный билет. Снял форму, обменял в деревне сапоги на отрепье и так, в нищенском платье, брел лесом следом за войсками.

Когда части армии выходили из окружения организованно, с боями, когда раненые не позволяли унести себя с поля боя, когда раненный в голову подполковник, опираясь на Шурино плечо, прикрывал огнем своей разнокалиберной артиллерии переправу, этот низкий человек, как бездомный, дикий зверь, пробирался, прячась в лесу, и издали хладнокровно наблюдал, как умирали честные люди.

В военную форму он переоделся случайно. Уже после выхода из окружения он набрел на разбитую машину с обмундированием. Чтобы оттянуть час расплаты, он отобрал у меня наган: отсутствие оружия могло навести на подозрения.

Этот трус и дезертир Военным трибуналом был приговорен к расстрелу.

ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ

В медсанбате произошли большие перемены. Погиб доктор Покровский, не было Шуры… Не вернулась Катюша. После того как я «понюхала пороху», не сиделось мне здесь, и я пошла к командиру медсанбата проситься в полк. В палатке у него был незнакомый военврач — новый начальник санитарной службы дивизии.

Шутя или серьезно, но мне сказали:

— Попроситесь у полковых врачей, если возьмут — отпустим!

Это было принципиальное разрешение, и я бросилась прямо на склад ОВС[1]. Начальником снабжения у нас был пожилой интендант 3-го ранга Марохин — «папаша», как называли его девчата за отцовскую заботу о нас. «Жалею девчоночек», — говорил он, время от времени наделяя нас сахаром. На склад к «папаше» Марохину приезжали из всех полков за медикаментами, вот я и побежала к нему в надежде увидеть какого-нибудь полкового врача.

Представьте мою радость: на складе мирно беседовали и жевали колбасу Марохин и тот самый веселый доктор, которого я встретила под Алтуховкой, доктор «без войска».

— А, знакомая мартышка! — встретил он меня восклицанием.

Такое приветствие несколько озадачило, но я решила не обижаться.

— Скажите, доктор, — спросила я после того, как мы поздоровались и мне был вручен кусок колбасы, — вы обрели свое войско? Скажите: а вам не требуется пополнение?

Доктор сразу понял, в чем дело. Высказав уверенность в том, что я не закричу «мама» при первом выстреле, он тотчас отправился сообщить начсандиву о своем решении взять меня к себе в полк санинструктором.

Через два часа, распростившись со всеми в медсанбате, я уже сидела на мягком душистом сене в двуколке рядом с доктором Буженко. Мы ехали в полк.

В санитарной роте полка меня встретила Аннушка и тут же познакомила с сестрой Дусей Латышевой, высокой, сухощавой, с подстриженными под мальчика светлыми прямыми волосами. До войны она работала учительницей русского языка в школе в Смоленской области. Когда полк проходил через ее родную деревню, Дуся пришла в штаб и попросила взять ее в армию. Дуся не умела даже бинтовать, поэтому она занималась эвакуацией раненых и больных. И делала это очень точно, всегда знала, сколько есть подвод, машин, когда, сколько и кого она может отправить с ними. Ходила Дуся по-мужски — размашистыми, большими шагами. Рядом с ней я чувствовала себя совсем маленькой.