Повесть о военных годах - [20]

— Стыдитесь, сестра, нельзя до такой степени опускаться. Вы только посмотрите, какая вы грязная!

— Товарищ старший военфельдшер, прошу вас принять у меня раненых! — Я старалась говорить спокойно.

— И кто только доверил столько людей такой грязной девчонке! — с раздражением проговорил он.

Тут я не стерпела:

— Я сама собрала их там, за Десной… Слушайте, снимайте скорое людей с машин! Доктор! — бросилась я к проходившей мимо женщине-врачу. — Доктор, у меня на машинах раненые… У них повязки стали как гипс… твердые… и кровь запеклась… Доктор! Я ведь ничего, ничего не могу больше сделать!.. — в каком-то исступлении выкрикивала я.

Доктор уже держала меня за руки и гладила по голове:

— Успокойся! Смотри, твоих раненых уже снимают с машин.

— Спасибо, доктор, вы знаете, они так устали и измучились! Вы знаете, они же голодные и хотят пить, пить и есть, и не жаловались, понимаете, доктор?.. Они знали, что у меня ничего нет… Они так держались!..

У врача было очень доброе исхудавшее лицо и усталые серые глаза.

— Ты  о т т у д а, девочка? — тихо, почти шепотом, спросила она.

— Да.

— Посиди здесь. Сейчас мы разгрузим, и ты пойдешь отдыхать.

Я, наверно, заснула, потому что почувствовала, что меня кто-то поднял на руки. Хотела привстать, хотела сказать, что мне надо ехать искать своих, но чья-то ласковая рука, совсем по-маминому, провела по моему лицу, и… дальше, конечно, был сон, но какой! Голова моя лежала на коленях у мамы…

Проснулась я поздно вечером. Лежала на чем-то мягком в большой избе. Несколько человек сидели за столом. Слабый свет «летучей мыши» освещал склоненные над столом фигуры. От запаха хлеба и еще чего-то очень вкусного закружилась голова. Я сделала над собой усилие и села.

— А, проснулась! — прогремел густой бас, и меня моментально обступили врачи, сестры, стали расспрашивать: кто я, откуда, очень ли было страшно.

Я отвечала невпопад, глаза и мысли были прикованы к хлебу и тарелкам.

«Наверно, там горячий суп», — подумала я и невольно облизнула пересохшие губы.

— Дайте же ей поесть! — Девушка, немногим постарше меня, с двумя кубиками на петличках, бросилась к столу, схватила котелок, большую краюху теплого хлеба и принесла мне.

Я с наслаждением понюхала суп, хлеб и отодвинула:

— Нет, я сначала немного умоюсь, а то опять скажут, что я неряха.

Девчата наперебой стали уговаривать: никто меня не хотел обидеть, встретивший нас фельдшер не знал, что я  о т т у д а. К стыду моему, умылась не очень тщательно: хотелось скорее взяться за еду. Мне казалось, что с этим котелком я справлюсь в два счета, и с тревогой думала: «А вдруг больше ничего не дадут?» Каково же было мое удивление и как мне стало обидно, когда, проглотив несколько ложек супу, почувствовала, что больше есть не в состоянии! Глазами, казалось, съела бы все, что стояло на столе, а на деле и ложки не могла больше проглотить. С сожалением отодвинула котелок.

Пришла женщина-врач, обняла меня, посмеялась над моей недоуменной растерянностью и объяснила, что так бывает всегда, когда человек долго не ел.

Доктор заявила, что ночью она меня никуда не отпустит: «Как можно пускать девочку одну в прифронтовой полосе?» Очевидно, она забыла, что еще совсем недавно я была даже за прифронтовой полосой.

Я снова улеглась, прислушиваясь к удивительному покою и тишине, которая окружала меня впервые после восьми дней сплошного грохота.

Утром доктор принесла мне справку о том, что от меня принято передовым эвакоотрядом сто шестьдесят восемь раненых, из них тринадцать командиров, вывезенных из района окружения Н-ской армии. Так и было написано: «Из района окружения».

От имени начальника отряда она сказала, что я могу ехать в деревню Алтуховку, а от себя протянула мне… конфетку. Чудесную подушечку: розовенькую с серебряными полосками.

Попутная машина довезла меня до деревни Алтуховки. В лесу около деревни расположился сборный пункт нашей дивизии. Сюда стекались все, кто выходил из-за Десны. В поисках своего медсанбата я натолкнулась на санитарную двуколку. Рядом с нею увидела Аннушку, ту, что давала мне бинты под Раковкой и лечила мои руки.

Аннушка работала в одном из полков нашей дивизии и вместе с ним выходила из окружения. Полк шел головным, ломая сопротивление врага, и маленькая, хрупкая Аннушка вместе с военврачом 3-го ранга Буженко неизменно следовала за полком на своей двуколке.

— Ты знаешь, я никогда не видела такого неутомимого человека, как наш доктор, — с гордостью рассказывала Аннушка. — Все-то он успевает: и оперирует, и следит за эвакуацией, и даже солдат в атаку водил. Вчера ночью, — продолжала она, — мы делали ампутацию ноги одному командиру. Это был единственный шанс на спасение: ведь он совсем умирал! — У Аннушки дрогнули губы. — Это было очень страшно. Подумай только: в лесу, ночью, при свете костра и «летучей мыши»! А кругом тихо-тихо, только откуда-то доносится стрельба. Услышишь шаги за спиной — страх берет. Вдруг немцы?! А доктор? Он совсем бесстрашный, услышит шорох — и будто мысли читает, улыбнется одними глазами и тихо скажет: «Не оборачивайся, занимайся своим делом». Или прикрикнет еще: «Операционная сестра во время операции должна видеть только больного и инструменты!» Но больше он молчал. А как кончилась операция, вытер пот с лица и стал подшучивать и над раненым и над моими страхами.