Повесть о светлом мальчике - [36]

Его поддержал старик Аян-оол:

— Правильно, ребята! Мясо из хозяйской барбы не вытащишь. Лучше не сделаешь — посуду до дна очистить!

По нашим обычаям в знак насыщения положено хотя бы немного пищи оставлять в посуде.

Все гости поднялись и заспешили к выходу. А по округе еще долго ходила молва, как парни у Херик-Кожая на угощении облизали дно посуды.

ЛЕТНИЙ ПРАЗДНИК И ПОСЕЩЕНИЕ ХУРЕ

Аалы еще на чайлаге. У Кыргыстарского хуре скоро летний праздник будет. Люди тут и там готовят скакунов, готовятся и борцы, а девушки шьют наряды. Но мне все равно не бывать на празднике: Кыргыстарское хуре очень далеко от наших мест. Я брожу по горам со своими овцами и пою песни: «Среди ваших отар у меня даже ягненка нет — пусть разбредаются. Среди ваших табунов у меня даже жеребенка нет — пусть разбегаются…»

Как-то вечером я попал в соседний аал. Там шла тренировка лошадей для скачек. У нас в скачках на лошадей без седел обычно сажают мальчишек лет десяти-двенадцати. Так что только от твоей ловкости зависит, удержишься ты на бешеной рыси либо свалишь, как куль с травой.

Тут получилось так, что у одного молодого джигита, владеющего хорошим, но норовистым конем, не нашлось мальчишки, который мог бы на нем ездить. И на счастье, ему под руку попался я. Конь сбросил меня дважды, пока я садился, но на третий раз я сел прочно и выиграл тренировочный забег.

Хозяин лошади страшно обрадовался, начал хвалить меня, точно маленького, и едва не расцеловал, когда снимал с коня. Потом подробно расспросил, как бежал его Серый, не гнул ли он голову, не хотел ли вернуться назад к отставшим лошадям, когда очутился впереди. Я ответил на все его вопросы, тогда джигит предложил мне поехать вместе с ним на праздник и участвовать в скачках.

У меня от неожиданности и радости даже икры задрожали. Я, конечно, поспешил согласиться и принялся в восторге ласкать скакуна, обтирать ему потную морду, говорить всякие добрые слова.

Не помня себя, примчался я к бабушке с неожиданным известием.

— Отгадай, старенькая мама, куда я поеду? На праздник в Кыргыстарское хуре! На самом Аскымчи-Бора седоком буду!..

— Ой ты, боже ж мой! Да то совсем бешеный скакун! Говорят, он прямо не ходит, все в сторону бежит!

— Я ездил на нем сегодня и так опередил всех, что крика отставших не услышал!

— Ну что же, сыночек… — Бабушка прослезилась. — Там помолишься в хуре за мертвых и за живых… Ну и праздник посмотришь…

Ехали мы больше суток, миновали крутые перевалы и бурные реки, миновали прекраснейшие места — природа ведь всегда нарядна — и в будни и в праздник.

Чем ближе мы подъезжали к хуре, тем большие толпы паломников присоединялись к нам. Некоторые ехали целыми аалами. Здесь можно было все увидеть — хорошего коня, смелого наездника, красивую девушку. На привалах молодые девушки тщательно умывали свои хорошенькие личики в воде ручейков, плескались, словно турпаны или синички. А знать в одежде такой красивой, что в ней могли бы ходить и боги, не утруждала себя длинными переходами, больше времени проводила за чаепитием и пиршествами, чем в пути. Лошади богачей тоже были разряжены не хуже хозяев.

Беднякам вроде меня и подойти к компании богатых нельзя — поднимут на смех. Но у меня тоже была своя гордость: я ехал на прекрасном скакуне, в его гриву и хвост были вплетены ленты. Моего Аскымчи-Бора даже не подпускали к другим лошадям, опасаясь, как бы его случайно не зашибли. Однако подавить обиды в себе я не мог: чем они лучше меня, эти дети богачей?.. А одеты как хорошо, часто и вкусно едят, смеются и шутят между собой, словно в груди их таежные родники играют… «Среди людей бедный сирота всех заметней, среди зеленого леса всех деревьев виднее серый тополек…»

На дороге стали попадаться толпы плохо одетых пеших людей. Некоторые несли на шее, вели за руки голых и босых ребятишек. Иные в такой же худой одежонке ехали по двое, по трое на быках. Люди эти, истомленные жарой, голодом и пылью, и вечером не найдут отдыха. На них накинется гнус, от которого даже быкам с густой шерстью достается.

Как-то к нам подъехал на быке могучий человек с темно-красным загорелым лицом. Бык его был тоже могуч, под стать седоку. Рыжий, ноздри, словно кузнечные мехи, раздуваются, рога, как бивни у слона, идут вперед, а после чуть загибаются. Глаза круглые, словно чашки, и белки видны… Кони в страхе шарахнулись…

— Что, Арзлан, лошадь больше тебя держать не в силах? Зачем на такого зверя сел? — спросил богатыря чиновник со знаком власти на шапке — шишкой из аквамарина.

Арзлан отвечал, что хозяин, у которого он батрачит уже много лет, не дал ему лошадь.

— Ничего, этот рысачок под стать мне. Пусть кыргыстарские ребята пыль с моих плеч стряхнут! — С этими словами Арзлан хлестнул быка, животное пошло тяжелой рысью, и скоро только столб пыли указывал, где мчится Арзлан.

А я подумал: «Если бы все бедняки были такими сильными!..»

Наконец перед нашими глазами предстало доселе не виданное мною сооружение, буддийский собор. На самой верхушке крыши торчала медная шишка, словно на шапке у чиновника, на всех четырех углах тоже было по шишке. Рядом с хуре было много построек, где жили и учились молодые ламы.