Повесть о спортивном журналисте - [17]

Он всем хотел помочь, всем желал добра и всех любил. Но больше всего любил спорт, спортивную журналистику, в которой так ничего и не достиг.

Тем не менее репортажи свои, однообразные, полные штампов и повторов, писал увлеченно, всегда карандашом и всегда на каких-то обрывках бумаги.

Окончив писать, снимал очки и неизменно прочитывал кому-нибудь из товарищей. Закончив читать, устремлял на слушавших вопросительный и доверчивый взгляд. И все, конечно, хвалили примитивный, скучный текст, а он радовался и с видом победителя вскидывал голову.

— Вот так, ребятки, — старая гвардия не подведет! Писать пока не разучилась. Так-то.

Поглаживая лысую, как бильярдный шар, голову, он вновь водружал на нос очки и спешил к телефону.

Он мало спал — страдал бессонницей, почти не ел —у него был больной желудок, ему тяжело давались дальние перелеты — пошаливало сердце. Но он, достав у кого-нибудь из бесчисленных знакомых врачей справку о том, что он здоров, продолжал ездить на все крупные соревнования за рубеж. По Советскому Союзу он колесил постоянно, выискивая самые захудалые спортивные мероприятия, лишь бы в них участвовали москвичи.

- Жена звонила? — повторил Журавлев.

- Жена, — пробормотал Луговой, устраиваясь поудобней под гигантской невесомой периной.

- Чего-нибудь не так? — спросил Журавлев.

- Да нет, все так, — Луговой вздохнул: он понял, что на сон рассчитывать не придется. — Чего не спишь?

- Как не сплю? — искренне удивился Журавлев. — Я сегодня, знаешь, когда лег? В одиннадцать! А сейчас уже три — сколько ж можно спать!

- Долго можно, долго, — проворчал Луговой. — Я вот мог бы спать десять часов подряд, если б, конечно, другой сосед попался.

- Так ведь не попался, а? Не попался? — весело сказал Журавлев. — Попался на твою беду я. А я знаешь, как агентство Пинкертона, мой девиз: «Мы никогда не спим».

В темной комнате наступила тишина.

- Ты знаешь, Лужок, — так ласково привык называть Лугового Журавлев, который всем давал меткие, но необидные клички, — ты все же будь поосторожней, поделикатней. Не начинай сразу мести. А то, глядишь, и полезное выметешь.

- В каком смысле? — усталый Луговой не сразу сообразил, о чем идет речь.

- Да все о том же, знаешь, как бывает. Пришел новый начальник —и давай: то не так, да этот не годится. Лютый, он, конечно не Дорошевич, но дело свое знает.

- Ах, вот ты о чем! Да нет, Андрей, ничего особенного делать не собираюсь. Но журнал-то меняется радикально, сам подумай — вдвое чаще периодичность. Человек двадцать новых работников брать придется. А откуда? Ты вот, к примеру, пойдешь?

Луговой приподнялся на локте. Сон отлетел окончательно.

В темноте раздался Тихий смешок Журавлева.

—Ну какой я новый, Лужок? Я старый. Да и не уйду я из своей газетки никогда. А тебе действительно новые нужны, понимаешь? Во всех смыслах новые. Другие требования теперь к нам, спортивным журналистам, нельзя по старинке жить.

Слышать такое из уст Журавлева было забавно, уж если кто и работал по старинке, так именно он. Словно прочтя мысли Лугового, Журавлев сказал:

- Я не пример, мне поздно переучиваться. Да и вообще я так, вроде музейный экспонат. Приводят молодежь с факультета журналистики, и экскурсовод в меня указкой тычет: «Вот, товарищи студенты, ископаемый экземпляр...» Знаешь, как сейчас первый паровоз или граммофон показывают.

Перестань юродствовать, — рассердился Луговой,— у таких, как ты, всем нам не мешало бы поучиться. Ладно. Как ты думаешь, хочу вот Короткова сманить. А? Не век ему в молодежной газете торчать.

- Что ж, это правильно, — подумав, согласился Журавлев,— он парень толковый, серьезный, суетлив немного, так это пройдет, обкатается. Бери. А вот, — он опять помолчал в темноте, — Ирину Ганскую не советую.

Луговой был поражен. Ирина! Откуда Журавлев мог знать о скромном литсотруднике центральной спортивной газеты, где работали сотни людей? И почему именно ее упомянул? И не советует брать?

Он так и спросил:

—Почему?

—Чтоб сплетен не было, — раздался четкий ответ.

Луговой даже сел в постели. На этот раз молчание длилось долго. Наконец Журавлев заговорил тихим голосом:

—Ты не обольщайся, Лужок, уже замечают. Мало кто и не очень, но замечают. Ну а меня, старого воробья, на мякине не проведешь. Видел я вас раза три на стадионе, все мы в ложе прессы вместе сидим. И посматриваем иной раз друг на друга. Только так, как она на тебя смотрит... ты-то умеешь себя держать, а ей куда, девчонка еще. Ушел ты теперь из газеты — и, слава богу, не будет разговоров, а если переманишь в журнал, тогда разговоров не оберешься, верь мне. А вообще-то хорошая она, мне многие говорили. Да и сам не слепой. Ну ладно, спать давай. Что ты мне спать не

даешь! Полуночник!

Наступило молчание. Но Луговой так и не уснул до утра...

С Вистом Луговой встретился еще раз на прощальном банкете по случаю закрытия Игр.

В огромном зале, где столики были расставлены и в «партере», и в «бельэтаже», где ломились многометровые столы от разных изысканных блюд и вин, где царили шум, веселое возбуждение, разноязычная речь, они столкнулись в проходе.

- А, господин Луговой, — весело вскричал Вист,— рад вас видеть! Познакомьтесь, это Элен, моя секретарша,— и он подтолкнул вперед высокую красивую женщину в вечернем платье. Ее большие золотистые глаза были слегка затуманены вином. Она приветливо улыбнулась, пожимая Луговому руку своей поразительно сильной для женщины рукой.