Повесть о Сергее Непейцыне - [13]

— Ладно летом — окошки открыты, а зимой как дитё в таком духе спать?..

Действительно, в горнице Сергея водворился крепкий запах табаку и конского пота. При этом Моргун никогда здесь не курил. Он истово набивал трубку, говорил негромко: «Пойти лошадей поглядеть» — и шагал через двор в конюшню. Только удостоверившись, что там все благополучно, и побормотав коням что-то назидательное, он садился на крыльце, доставал кресало и, прижав его крюком к ступеньке, ухитрялся высечь огонь для трубки. Но хотя вахмистр никогда не курил в доме, от лица его и рук, от одежды и сапог шел тот же дух, который окружал, хотя более слабо, дяденьку и постепенно стал казаться Сергею настоящим мужским и вполне хорошим.

Привык он и к железу, торчавшему из моргуновского рукава. Крашеный черный крюк, казалось, законно дополнял сильного, крепкого, будто выкованного походами и войной человека. А вот к обрубку руки, что направлял крюк, долго не мог привыкнуть. Нежно-розовый, беспомощный, оканчивавшийся на три пальца ниже локтя обрубок возбуждал в Сергее острое чувство жалости, смешанной с брезгливостью. Он старался не смотреть на него в бане или ранним утром, когда вахмистр садился на лавке и, морщась, растирал свою култышку. Старался не смотреть, потому что чувствовал — Моргун прочтет все на его лице. Разве приятно ему будет?..

Однако дяденька все-таки заметил, что Сергей отворачивается от увечья его старого однополчанина.

— Ты, брат, помни, что руку Ермолай потерял, других от опасности спасая, — сказал Семен Степанович, когда они остались одни. — Его култышке кланяться надобно.

Полковничьи советы. Трудна рекрутская школа

Весной Семен Степанович стал часто уезжать в поле верхом пли в тележке вдвоем со старостой.

— В том году строились, а нынче в хозяйство надобно входить, — пояснил он Сергею. — Ужо подрастешь малость, будешь со мной ездить…

В конце мая, когда дороги просохли, к дяденьке приехал из Пскова «однокорытник», с которым, оказывается, вместе учились в школе при Измайловском полку в Петербурге, а потом служили в драгунах. Офицер этот давно перешел в пехоту и теперь командовал псковским гарнизонным батальоном. Поэтому и мундиры на нем и на кучере-солдате были не синие, как на дяденьке с Моргуном, а менее красивые — зеленые, и настоящей бравости в них быть не могло. «Как пехоте сравниться с конницей?» — пояснил Сергею Моргун.

Но все-таки Алексей Иванович, как звали гостя, хоть ростом невелик и лицом рябоват, но улыбался приветливо, и дяденька, видать, его очень любил, а потому Сергей старался от них не отлучаться, насмотреться на приезжего, послушать разговор.

— По-прежнему спартанцем живешь — мало чем лишним владеешь, — говорил гость, сидя по приезде с дяденькой в его горнице, где для такого случая накрыли завтрак.

— Первое — пожар меня от хламу прародительского разом освободил, — отвечал Семен Степанович, — а второе — неужто господам тем уподобиться, что людей до полусмерти работами отягчают, чтоб рамы золотые по стенам развешать? Или с саксонской тарелки есть вкусней?.. Нет, брат Алеша, у меня рама только одна, — дяденька кивнул на походное свое зеркальце, — в кою свой постарелый лик обсматриваю, когда бреет меня Филя. Как натрет он медь сию клюквой с песком, — что твое золото горит. Насмотрелся я на дворянское житье в детстве и когда, помнишь, в Твери квартировали. Есть ли чему подражать?

— Как не помнить твои рацеи против роскошества. Недаром Катоном тебя называли, — улыбнулся гость. — Нынче небось уж соседей вразумлять не пробуешь?

— Куда там! — махнул рукой дяденька. — Заехал поначалу ради визиту, троих на новоселье звал. Но нет, поступки, речи — все моему противное. Лучше друг к другу и дороги не знать…

— Однако трудно совсем без кумпании, — настаивал гость.

— Без тебя или, скажем, Старицкого мне истинно трудно. Недаром к тебе зимой скачу душу отвести. А без таких?! Да мне во сто крат милей мои «Шумилов, Ванька и Петрушка». И еще Моргун приехал, с которым двадцать лет прослужено. Пусть уж соседи к братней вдове ездят, пироги да поросят убирают, а я с крыльца им вослед дым пущать стану…

— А к ней ездят-таки? Чего меня не представишь? Ведь молодая вдова, а я чем не кавалер? — шутил Алексей Иванович.

— Представить? — Дяденька покосился на Сергея. — Да госпожа бригадирша против нее — премудрая Клеопатра египетская.

— Неужто? Но как же твой братец… — Гость перехватил взгляд Семена Степановича: — Devant les enfants?[1]

— Ну да. Ступай, Сережа, скажи, чтоб Филя со стола привял.

На другое утро друзья прогуливались по роще над берегом, и Сергей вертелся около них.

— Вот где его матушке дом поставить хотел, — указал дяденька. — Там плановал сад разбить, тут — цветник… А вид-то каков! Ан не захотела барыня…

— Виды господа наши ни во что не ценят, — сказал гость. — Церкви ставить издавна выучились, за десять верст откроется и всю местность украсит. А как усадьба, то непременно в колдобине. Должно, со старины идет, чтобы людские и скотную часть видеть, зад от лежанки не отрываючи. Авось Сергей тут построится, когда домик твой ему с семейством тесен станет. Сколько у вас мужиков?