Повесть о днях и делах комсомольской ячейки - [18]

Вот Федька Летун спит одетый, сандалиями упершись в конец койки. К сандалиям прилипла глина. Напротив него, в такой же позе, только без рубашки, лежит и что-то тихонько себе напевает под нос Андрюшка…

Такая же картина была и в женской спальне. Правда, там относительно было чище. Сказывалась женская привычка…

— Ну, ребята, рассказывайте, в чем дело?

«Дачники» переглянулись. И, чувствуя вину, потупили головы.

— О чем говорить? Был грех. Попутал. Так и говорить-то не о чем.

— Что же молчать будете? — снова переспросил Сахалинский.

— Может быть, ты, Летун, начнешь? А?

— Чего начинать-то. Кончать нужно… Вот хорошо, что вы приехали, а то мы сами бы завтра в город вернулись. Надоело все… Во как осточертело. Житья нет…

— Почему житья нет? Почему осточертело?..

— Да скучно уж очень, Ося… Прямо время девать не знаем куда.

— Значит пьянствовать нужно? Афинские ночи устраивать? — вмешался до сих пор молчавший Митя. — Сволота вы, ребята!.. Опозорили-то как! Эх, вы, комсомольцы?

— Брось, Митька, ругаться-то. Пожил бы здесь, наверно не то бы запел…

— Подумай только, целый день одни. А день-то длинный. Не знаешь, когда он и кончится… Ждешь, ждешь, да и выпьешь. Глядь, время быстрее пойдет. Вы вот отправили нас. Мне ты, Оська, нотацию читал. — «Смотри, Федька, не пей». А как? Что делать? — Ты мне сказал? Все мы носились: — ах, у нас коллективная дача! Ах, мы отдыхаем. А наделе… Спровадили нас. Приехали мы сюда и были предоставлены самим себе. Что хотите, то и делайте. Вот мы и делали…

— Так что ж вам няньку надо? Может, за каждым кровать прибрать? Ночные горшки каждому поставить? А потом их убирать? Так что ли, по-вашему, должно быть? — горячась, заговорил Якимов.

Наступило тягостное молчание.

И видно по ребятам, как тяжело было им всем вспоминать злополучную ночь. Мало силы воли. Не хватило сдержать себя. Выпили, а там закружило. Пошло. В каждом из них сидел враг, который только ждал удобной минуты, чтобы показать себя.

Вот Федька Летун был забулдыга. Первый зачинщик всех «веселий» молодежи. А потом нашел свое место в общей жизни коллектива. Кружок организовал. Не плохо работать стал. Знал свое место. Знал и другое — коллектив стоит за его спиной… Там он всегда найдет помощь. А уехал на дачу, остался в одиночестве, не чувствовал силы коллектива и пропал. Споткнулся… И если бы это было в городе где он у всех на глазах, там споткнувшемуся помогут, подадут руку — «не падай товарищ».

А здесь? Споткнулся, некому было поддержать, вот и упал Летун… Лежит сейчас перед всеми, силится подняться…

Ему подадут руку.

Группа Ани Гладышевой

Пролетело лето. Шесть партий рабочей молодежи с электростанции провели отпуск на своей собственной даче. И если «первый блин» вышел комом, то остальные партии уже умело провели свои две недели.

Каждая партия, перед отправлением вместе с предыдущей тщательно обсуждала, как заполнить свой отпуск, как организовать его.

Шашки, шахматы, коллективная читка газет. Обсуждение прочитанных книг. Организация «полпредов», в обязанность которых входило раз в три дня отчитаться по газетам о том, что делается в «его государстве». Экскурсии во дворец. Купание. Связь с окрестным крестьянством.

Вот, что заполнило время, что устанавливало взаимный незаметный контроль.

15 августа на дачу была послана последняя партия, под руководством Ани Гладышевой.

В числе 18 ребят «последышей», как окрестили их, поехал и Шалька.

Совсем другим парнем стал Шалька за последнее время. Не стало прежнего веселого балагура, ко всему относившегося легко и просто.

И часто веселое игривое прозвище «Шалька», сменяли ребята на собственное имя — Андрей Скучный.

Вот и сейчас в вагоне, ребята поют одну за другой веселые песни, — а Андрей молчит.

— Шалька, ты и впрямь, что-то за последнее время стал оправдывать свою фамилию.

— Чего молчишь, что воды в рот набрал?

Усмехается в ответ Шалька. Тянет из кармана макинтоша «Сафо» и курит одну за другой папиросу.

Вагон постукивает на стыках, звякает на стрелке, мимо проносятся верхушки берез, ольх, елок, крыши сторожек, шлагбаумы, столбы телеграфные.

Душно, несмотря на открытые окна. Только у сидящих рядом с окном дивчат ветерок нежно приподнимает пряди волос, да на платках голубых, красных, сиреневых складки-холмики нагоняет.

Солнце изжелто-красное уже вниз опускается, заставляя жмуриться и глаза отворачивать.

Песня ребят мешает сосредоточиться Шальке. Мелькают в голове мысли, как столбы телеграфные. С открытыми глазами думает, а глаза ничего не видят. Смотрит Шалька на шляпу впереди сидящей дамы да пристально так, что та уж дважды в зеркало, что в сумочке вделано, гляделась. А перед глазами Шальки не шляпа соломенная, а жизнь его за последние годы чудится.

Жизнь комсомольская.

Коллектив молодежи при Райпродкоме, где в 19-ом в союз вступал.

Абанский, Гусаров, — активисты-старики, что в союз его принимали.

Вагон телячий, что под Детское вез таких же, как он ребят, громыхавших винтовками на Юденича.

Старый солдат, комвзвод, объяснявший, как обращаться с винтовкой — «… трехлинейная, пехотная, образца 1893» — беззвучно шепчут Шалькины губы строки из стрелкового устава.