Повесть о бесовском самокипе, персиянских слонах и лазоревом цветочке, рассказанная Асафием Миловзоровым и записанная его внуком - [24]
— Тоже понял.
— За тот срок черепаха протопала еще столь. — Я удлинил пядь на половину. — Сей третий отрезок ты уже на брюхе ползешь и руку за ней тянешь. А она за то время успела убежать еще на столь. — Я помельчил черту, аки петрушку. — И выходит, что ты ни тверезым, ни пьяным ее не догонишь.
— Что-то намудрил ты, грамотей. Ну-ка втори.
Я сызнова показал дяде Пафнутию, как он не сможет догнать черепаху.
— Ай да еллины! Все вроде просто, ан и не просто. Ученые мужики были, хошь и язычники. Только ты ответь, чего ихняя ученость стоит, ежели я на самом деле в любом виде ее догоню?
— Тут-то и загвоздка. Еллины в толк взять хотели, как так получается: по расчетам, дядя Пафнутий черепаху не догонит, а в жизни догоняет без труда. Гадали долго…
— Не отгадали?
— Нет. Крестный мой говорил, что все мудрецы мира и досель отгадки не могут найти.
— Без чарки не обойтись. — Дядя Пафнутий еще тыщу капель принял. — Ладно, чего решать, коль ответ одному Богу известен. Ты не виляй, а скажи, как из двух капель одна получается.
— Заладил! — озлился я. — Единицу ты совокупил с единицей, а тут не совокупность, а умножение: единожды один — один, а не два. Сиди и учи.
— Объегорил, — вздохнул дядя Пафнутий. — Пойди травы скотине подбрось, Пифагор!
А вечером у Летнего сада встретил я принцессу Анну, посмотрела она на меня и улыбнулась. А потом и говорит:
— О тебе уже вся Европа узнала…
У меня в спине засвербило.
— Как так? — испугался я зело.
— Пойдем ко мне, расскажу.
— Да не смею, ваше высочество.
— Господи, на что я дикая, но ты дикарь — дальше некуда. — И за руку меня взяла.
Я жеребца у крыльца оставил.
— Прикажу накормить его. Пойдем.
Сердце у меня от радости к горлу кинулось. Аннушка повела меня через покои, обитые голубым, зеленым и малиновым штофом. Паникадила из чистого серебра висели в комнатах. Тишь да свежина везде.
— Заглянем в библиотеку, — сказала цветочек лазоревый. — Там меня Юлия ждет.
Миновали еще один покой и вошли в залу, где весь пол застлан был коврами. В углу кровать стояла, над нею настил, как в повети, козырек по углам в желтом штофе свешивался. Вроде опочивальня, думаю. Два дубовых шкафа и загороди складные из желтых створок стояли у кровати и столиков. Столики низенькие, малиновым и зеленым бархатом обитые. А стулья из простого камыша. На стенках сверкали подсвечники серебряные.
Из-за загороди вышла Юлия, и они с принцессой расцеловались.
— Привела нашего героя, — сказала Аннушка. — Упирался, как медведь. Но я на сей раз не испугалась. Садись, Асафий.
— А где же библиотека?
— Вот она, — удивилась Аннушка. Однако увидела, что я на кровать уставился, засмеялась: — Я люблю читать лежа. Садись же!..
Устроился я в камышовом креслице, а принцесса и Юлия рядышком.
— Асафий еще не знает, как он прославился, — молвила цветочек лазоревый.
Цветочек лазоревый распахнула створки шкафа и достала заморскую газету. Полки были заставлены книгами, как у моего крестного.
— Ты что словно аршин проглотил?
— Дай ему в себя прийти, — сказала Юлинька.
— Слушай, что про тебя написали. — Аннушка принялась читать по-нашенски.
Говорилось в той газете, что в России инда простые крепостные владеют не только грамотой, но и латынь изучают, и Шекспира читают. Писал газетный борзописец, что ежели моряк, попавший в пасть акулы и оставшийся живым, — чудо, то не меньшее чудо — русский крестьянин, постигающий основы европейской культуры. И хотя суеверие в простом народе — тут сочинитель про Царь-колокол поведал — пустило глубокие корни, однако Европа совсем не знает России, свидетельством чему служит доселе не открытое ботаническое чудо, сиречь дыня-баранец…
Как Аннушка прочла про дыню, у меня спина сызнова мурашками пошла. Очи цветочка лазоревого голубым смехом лучились.
— Ну как? — спросила она.
— Складно врет. Лучше, чем я. Их там, видно, загодя учат, а у нас все самоучки безымянные. Плетей ему не дадут за сие сочинительство?
— Да в Европе за такое деньги платят! — возгласила Юлинька.
Вот и мы Европу догнали: мне от цесаревны и государыни тоже перепало почету. Только плетей — сначала. Да и то: не мазана арба — скрипит, не сечен мужик — рычит.
— Ну, Асафий, — сказала Аннушка. — Будь нашим кавалером.
Повели меня другини в столовую залу. Все кушанья были разложены на хрустале, фарфоре и серебре. Хлебец-пеклевка нарезан и уложен на плетеной тарелке. В чаше фарфоровой соус грибной, свежие и соленые огурчики на блюде. И еще каплуны вцеле блестели. А в середке стола миска, полная гороху. И всякой травки к мясу и рыбе.
Датский посланник в храмине пользовал вилку с ножом. Я после пробовал, как он, да до рта не мог донести — соскакивало с вилки. Видно, Аннушка знала про то и сказала:
— Будем есть без церемоний и этикета, — и каплуна прямо рукою взяла.
Я вилку ухватил, блюдник сзади вино нам в веницейские бокалы подливал. Попробовал я семужку, как Аннушка, лимон на нее выдавил — страсть как вкусно выходило. И на хлеб все боле нажимал, чтоб голодным не остаться, из-за стола выйдя. Аннушка почти весь горох убрала ложечкой. Охоча, видать, была до него, как Степка. Разрумянилась, глаза увлажнились, уста от жира блестели, она их салфеткой утирала. Я уже брюхо набил, дале не лезет, а другини и того и сего и кладут, и кладут и все по-заморски щебечут.
Новый мир. — 1996. — №8. — С.149-159. Альфред Михайлович Солянов родился в 1930 году. Закончил философский факультет МГУ. Живет в Москве. Автор повести «Федька с бывшей Воздвиженки», опубликованной в 1974 году издательством «Молодая гвардия», и поэтического сборника «Серега-неудачник» (1995). Публиковал переводы стихов и прозы с немецкого и английского языков, в частности У. Теккерея, Р. М. Рильке, Г. Мейринка. Известен как бард — исполнитель авторской песни. Первая публикация в «Новом мире» — очерк «Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании» (1995, № 6).
Повесть рассказывает о московских мальчишках, на долю которых выпала нелегкая военная осень 1942 года.
Книга Томаса Мартина – попытка по-новому взглянуть на историю Древней Греции, вдохновленная многочисленными вопросами студентов и читателей. В центре внимания – архаическая и классическая эпохи, когда возникла и сформировалась демократия, невиданный доселе режим власти; когда греки расселились по всему Средиземноморью и, освоив достижения народов Ближнего Востока, создавали свою уникальную культуру. Историк рассматривает политическое и социальное устройство Спарты и Афин как два разных направления в развитии греческого полиса, показывая, как их столкновение в Пелопоннесской войне предопределило последовавший вскоре кризис городов-государств и привело к тому, что Греция утратила независимость.
Судьба румынского золотого запаса, драгоценностей королевы Марии, исторических раритетов и художественных произведений, вывезенных в Россию более ста лет назад, относится к числу проблем, отягощающих в наши дни взаимоотношения двух стран. Тем не менее, до сих пор в российской историографии нет ни одного монографического исследования, посвященного этой теме. Задача данной работы – на базе новых архивных документов восполнить указанный пробел. В работе рассмотрены причины и обстоятельства эвакуации национальных ценностей в Москву, вскрыта тесная взаимосвязь проблемы «румынского золота» с оккупацией румынскими войсками Бессарабии в начале 1918 г., показаны перемещение золотого запаса в годы Гражданской войны по территории России, обсуждение статуса Бессарабии и вопроса о «румынском золоте» на международных конференциях межвоенного периода.
Одно из самых страшных слов европейского Средневековья – инквизиция. Особый церковный суд католической церкви, созданный в 1215 г. папой Иннокентием III с целью «обнаружения, наказания и предотвращения ересей». Первыми объектами его внимания стали альбигойцы и их сторонники. Деятельность ранней инквизиции развертывалась на фоне крестовых походов, феодальных и религиозных войн, непростого становления европейской цивилизации. Погрузитесь в высокое Средневековье – бурное и опасное!
В дневнике и письмах К. М. Остапенко – офицера-артиллериста Терского казачьего войска – рассказывается о последних неделях обороны Крыма, эвакуации из Феодосии и последующих 9 месяцах жизни на о. Лемнос. Эти документы позволяют читателю прикоснуться к повседневным реалиям самого первого периода эмигрантской жизни той части казачества, которая осенью 1920 г. была вынуждена покинуть родину. Уникальная особенность этих текстов в том, что они описывают «Лемносское сидение» Терско-Астраханского полка, почти неизвестное по другим источникам.
Любимое обвинение антикоммунистов — расстрелянная большевиками царская семья. Наша вольная интерпретация тех и некоторых других событий. Почему это произошло? Могло ли всё быть по-другому? Могли ли кого-то из Романовых спасти от расстрела? Кто и почему мог бы это сделать? И какова была бы их дальнейшая судьба? Примечание от авторов: Работа — чистое хулиганство, и мы отдаём себе в этом отчёт. Имеют место быть множественные допущения, притягивание за уши, переписывание реальных событий, но поскольку повествование так и так — альтернативная история, кашу маслом уже не испортить.
Интеллектуальное наследие диссидентов советского периода до сих пор должным образом не осмыслено и не оценено, хотя их опыт в текущей политической реальности более чем актуален. Предлагаемый энциклопедический проект впервые дает совокупное представление о том, насколько значимой была роль инакомыслящих в борьбе с тоталитарной системой, о масштабах и широте спектра политических практик и методов ненасильственного сопротивления в СССР и других странах социалистического лагеря. В это издание вошли биографии 160 активных участников независимой гражданской, политической, интеллектуальной и религиозной жизни в Восточной Европе 1950–1980‐х.