Повесть о бесовском самокипе, персиянских слонах и лазоревом цветочке, рассказанная Асафием Миловзоровым и записанная его внуком - [26]
Купать Рыжего я уже водил без Ага-Садыка. Садился ему на загривок, Степка мне на плечо, и мы топали на Фонтанку. Иной раз проходили мимо измайловских казарм. Рыжий впримык к открытым окнам вставал, вытягивал хобот, трубил, и солдаты совали ему булки и сахар. Какой-то дурень, видать, из новобранцев, стукнул его раз палкой по уху и закричал: «Скотина! Через нее сколь людей от лихоманки померло!» Рыжий вырвал у него палку и в отместку тоже врезал дурню по ушам. Слон мой читать не умел и не ведал, что когда бьют по правому уху, должно и левое подставлять.
От горячки пятнистой и в самом деле летом народу на тот свет отправилось великое множество. Торговцы продавали мясо неклейменным, от него и пошла зараза. Даже специальный указ дала ее величество, что-де покойников зарывают только на аршин в землю, трупы гниют и воздух заражают, и приказано было хоронить как положено — на три аршина вглубь. Однако всегда умники найдутся, чтоб в болестях басурман винить.
Однажды после купанья вернулись мы на слоновый двор, а дядя Пафнутий сказал:
— Тимоха велел к нему прийти. И еще куцый сюда заглядывал. А я как раз самокип развел. Он меня спрашивает: «Чья печка-то? Смотрите пожару не наделайте…» Я ответил, что ты из Раменок самокип привез. Верно, опять что-то готовится…
— Тут без Миниха и Остермана не обошлось.
— Ты не встревай в паутину дворцовую. Иль бузунов мало дали?
— Что у тебя с еллинской загадкой, лучше скажи.
— Загадка твоя что бревно, сучками богата. Разжим плаху нудит, да сучки не дают. Слышь, может, письмо в академию отписать? Поглядим, как они вывернутся, а?
— Можно.
Дядя Пафнутий принес бумагу из флигеля, перо и чернила. Он уже всю цифирь по Магницкому знал, хитрые задачки, кои я досель часами решал, мог за минуту разгрызть. Охоч больно оказался до умственного счету. Я ему и так и сяк говорил и урезонивал: дескать, коль мудрецы не могли решить, куда уж нам соваться. Однако упрям был дядя Пафнутий, да и пытлив поболе меня.
Написали мы в Академию наук. Дядя Пафнутий руку приложил, за ним и я. Ответа скорого не ждали — покуда-то письмо по всем канцеляриям пройдет и к ученым мужам доберется. Да и спешить нам было некуда…
К вечеру пошел я к комедиантской зале и боковым подъездом прибежал к Тимохе за кулисы. Он красоту на варю наводил мазями да румянами.
— В воскресенье, — сказал он, — цесаревна Лешку пригласила на пикник. Лешка похвастался, что Рыжий твой — ученый слон, она и тебя со слоном пригласила…
— В карман, что ли, его заховать и на… как бишь его? на пикник? В латыни такого слова нет.
— Пир в лесу — вот как то называется. Самокип прихвати.
— Чтоб сызнова вогнулся?
— При цесаревне уймете языки свои. Сдается мне, обротала цесаревна нашего Лешку. Ничто. Не он первый, не он последний.
— У цесаревны?
— Вестимо.
— А у принцессы Анны? — У меня аж дух перехватило.
— А ей теперь замуж идти. Иль за выборзка Биронова, иль за принца Антона. Так государыня повелела. А как родится у нее сын, так, стало быть, он и станет законным наследником престола. Потому и торопит ее государыня. Понял, каков расклад?..
Все я понял. И в драку на сей раз не полез. Друг Аннушки принц Антон — ее жених. Не по любви в царском доме женятся, а по долгу, в интересах спокойствия державы. И должны они нести крест свой, а мы свой.
Потому как у всякого крест сделан из того дерева, что из его сердца выросло.
И все ж, дурачок, надежду я сохранил, что свадьба Аннушки и принца Антона должна сорваться. Иль принц заболеет, иль Аннушка сама откажется, иль государыня передумает. Возомнил я о себе после того поцелуя на Покрова. Вот умыкнул бы я ее, и убегли бы мы с нею на край света. Пускай ловят, зато обвенчались бы, и пусть год, да наш был. А там хоть трава не расти. И колодки бы вынес, и цепи. Только ведь Аннушка — как заморский цветок орхидея. Корни ее в воздухе висят и воздухом кормятся. А посади те корни в землю — задохнется она и завянет. Так и жил я в неизбывчивой боли сердечной, сил не имея отказаться от любви своей…
В то воскресенье — по уговору с дядей Пафнутием — вывел я Рыжего из амбара, и пустились мы с ним к Смоляному дворцу. Увидел я цесаревну и встал в пень: надела мужицкие портки и бахилы, как у егеря, до бедер. Вместо парика — шляпа с пером. Стояла цесаревна у фасада и жемчугами сверкала, покуда Рыжий выкручивал перед нею вензеля.
— Ваше высочество! — возгласил я, едва Рыжий получил от нее связку адамовой смоквы. — Не проедетесь ли со мною на Рыжем до храмины? — и смотрю — побоится ай нет?
— О, це гарно! — обрадовалась она. — Алексей, вели подать коня к слоновому амбару и сам приезжай туда…
Рыжий хоботом подхватил цесаревну, она влезла ко мне и умостилась спереди.
— Держи меня за талию, а то упаду с непривычки, — сказала она. Я было подхватил ее под бока, однако она засмеялась и продвинула мои руки дальше, так что я ее ровно замком держал. А Рыжий словно чуял, что везет Петрову дочку, и вел не валко, без рывков.
У амбара я прыгнул первым, цесаревне руку протянул. Рыжий ей — хобот, и цесаревна сошла на землю…
Здесь Алешка с Тимофеем уже дожидались. Алешка держал в поводу коня цесаревны с белой проточиной на лбу. Я еще с утра загрузил телегу снедью. Отвел я слона обратно в храмину и неторопко поехал следом за мужиками и цесаревной. Дорога тянулась лесом, что покуда не вырубили. Окруж березы и дубняки. День стоял вёдрый, ветер чуть касался вершков дерев и загасал в них покорно.
Новый мир. — 1996. — №8. — С.149-159. Альфред Михайлович Солянов родился в 1930 году. Закончил философский факультет МГУ. Живет в Москве. Автор повести «Федька с бывшей Воздвиженки», опубликованной в 1974 году издательством «Молодая гвардия», и поэтического сборника «Серега-неудачник» (1995). Публиковал переводы стихов и прозы с немецкого и английского языков, в частности У. Теккерея, Р. М. Рильке, Г. Мейринка. Известен как бард — исполнитель авторской песни. Первая публикация в «Новом мире» — очерк «Как мы с дядей писали повесть о Варшавском восстании» (1995, № 6).
Повесть рассказывает о московских мальчишках, на долю которых выпала нелегкая военная осень 1942 года.
Новый мир. – 1995. – №6. – с. 233 – 243.
Книга Томаса Мартина – попытка по-новому взглянуть на историю Древней Греции, вдохновленная многочисленными вопросами студентов и читателей. В центре внимания – архаическая и классическая эпохи, когда возникла и сформировалась демократия, невиданный доселе режим власти; когда греки расселились по всему Средиземноморью и, освоив достижения народов Ближнего Востока, создавали свою уникальную культуру. Историк рассматривает политическое и социальное устройство Спарты и Афин как два разных направления в развитии греческого полиса, показывая, как их столкновение в Пелопоннесской войне предопределило последовавший вскоре кризис городов-государств и привело к тому, что Греция утратила независимость.
Судьба румынского золотого запаса, драгоценностей королевы Марии, исторических раритетов и художественных произведений, вывезенных в Россию более ста лет назад, относится к числу проблем, отягощающих в наши дни взаимоотношения двух стран. Тем не менее, до сих пор в российской историографии нет ни одного монографического исследования, посвященного этой теме. Задача данной работы – на базе новых архивных документов восполнить указанный пробел. В работе рассмотрены причины и обстоятельства эвакуации национальных ценностей в Москву, вскрыта тесная взаимосвязь проблемы «румынского золота» с оккупацией румынскими войсками Бессарабии в начале 1918 г., показаны перемещение золотого запаса в годы Гражданской войны по территории России, обсуждение статуса Бессарабии и вопроса о «румынском золоте» на международных конференциях межвоенного периода.
Одно из самых страшных слов европейского Средневековья – инквизиция. Особый церковный суд католической церкви, созданный в 1215 г. папой Иннокентием III с целью «обнаружения, наказания и предотвращения ересей». Первыми объектами его внимания стали альбигойцы и их сторонники. Деятельность ранней инквизиции развертывалась на фоне крестовых походов, феодальных и религиозных войн, непростого становления европейской цивилизации. Погрузитесь в высокое Средневековье – бурное и опасное!
В дневнике и письмах К. М. Остапенко – офицера-артиллериста Терского казачьего войска – рассказывается о последних неделях обороны Крыма, эвакуации из Феодосии и последующих 9 месяцах жизни на о. Лемнос. Эти документы позволяют читателю прикоснуться к повседневным реалиям самого первого периода эмигрантской жизни той части казачества, которая осенью 1920 г. была вынуждена покинуть родину. Уникальная особенность этих текстов в том, что они описывают «Лемносское сидение» Терско-Астраханского полка, почти неизвестное по другим источникам.
Любимое обвинение антикоммунистов — расстрелянная большевиками царская семья. Наша вольная интерпретация тех и некоторых других событий. Почему это произошло? Могло ли всё быть по-другому? Могли ли кого-то из Романовых спасти от расстрела? Кто и почему мог бы это сделать? И какова была бы их дальнейшая судьба? Примечание от авторов: Работа — чистое хулиганство, и мы отдаём себе в этом отчёт. Имеют место быть множественные допущения, притягивание за уши, переписывание реальных событий, но поскольку повествование так и так — альтернативная история, кашу маслом уже не испортить.
Интеллектуальное наследие диссидентов советского периода до сих пор должным образом не осмыслено и не оценено, хотя их опыт в текущей политической реальности более чем актуален. Предлагаемый энциклопедический проект впервые дает совокупное представление о том, насколько значимой была роль инакомыслящих в борьбе с тоталитарной системой, о масштабах и широте спектра политических практик и методов ненасильственного сопротивления в СССР и других странах социалистического лагеря. В это издание вошли биографии 160 активных участников независимой гражданской, политической, интеллектуальной и религиозной жизни в Восточной Европе 1950–1980‐х.