Повесть о бедном солдате - [6]
«Видно, только Вы один имеете сочувствие об измученных солдатах», — повторил про себя Серников, и вдруг с такой силой почувствовал себя тем самым измученным солдатом, что ему впервые за много лет захотелось заплакать. Такой горечи, такой растерянности не испытывал он никогда, даже в ту пору, когда похоронил жену. С трудом проглотив ставший в горле ком, низко опустив голову, чтобы не встретиться взглядом с женщиной, он развернул следующее письмо.
«Товарищу-гражданину господину Ленину», — так начиналось это письмо, тоже написанное карандашом и, видно, захватанное грязными руками окопников. «Товарищ Ленин! Как и многие солдаты действующей армии, я постоянно слышу разговоры о Вас и Ваших действиях, как борца за свободу и истинного друга пролетариата. Но в то же время солдат хотят уверить в том, что Вы — враг пролетариата, и подсовывают нам газеты, страницы которых пестрят нападками против Вас. И постоянно жужжат нам в уши, что Вы — враг народа и России и т. д. Но солдаты этому всему не верят и сочувствуют Вам. И вот солдаты для того, чтобы выяснить недоразумение, попросили меня написать Вам письмо с просьбой сообщить им Ваше мнение об аграрном вопросе и о положении дел на фронте, иными слова, как Вы думаете, что лучше: идти в наступление или ждать мира. Товарищ Ленин, от имени товарищей прошу Вас исполните мою просьбу».
В это письмо была вложена еще как бы записочка: «Честное мое слово и вторгнувшихся в мое положение товарищей моих, подписуемся на том положении, что оружия мы не бросим, хотя и домой пойдем и еще сильнее вооружимся. С подлинным верно расписуюсь 3-й роты 192 пехотного полка Стебликов Иван».
«Ах ты, боже мой! Да что ж это такое?» — хотелось закричать Серникову. Он сидел, все так же низко склонив голову, боясь поднять глаза. Он еще не понимал, что с ним произошло, чувствовал только, что где-то здесь, рядом, та самая правда, которую он искал, ответ на все мучительные вопросы, которые не давали ему покоя все последнее время. Вдруг ему подумалось, что о том же самом, то есть, где правда, в чем правда, спрашивают в письмах окопники, такие же солдаты, как он. На мгновение ему стало легче от того, что не он один мучается теми же вопросами. Стало быть, многие ищут ее, эту самую правду… И у кого? У того самого большевика Ленина, которого он, Серников, стережет здесь, как немецкого шпиона. Стой, как это писали солдаты? «Постоянно жужжат нам в уши, что Вы — враг народа и России. Но солдаты этому всему не верят и сочувствуют Вам». Ах, черт возьми, солдаты не верят, а он, солдат Серников, поверил.
…Всю жизнь его обманывали, всю жизнь… Почему-то ему вспомнилась несчастная Лукерья, тоже обманутая и кончившая свою жизнь в проруби. Эх, попадись ему сейчас этот господин управляющий, вот в кого, не задумываясь, всадил бы он штык. И тут мгновенным стыдом обожгло его воспоминание: он всаживает штык в корзинку, где, как ему показалось, спрятался Ленин. Найти бы в самом деле этого Ленина, рассказать ему о себе да расспросить обо всем. Нет, где уж, видно прячут его надежно, раз само Временное правительство со всеми войсками не могут его разыскать. Спросить разве эту его сестру? А что она ответит? Особенно ему, который со штыком искал здесь ее брата?..
Мария Ильинична видела, что с солдатом творится что-то непонятное. На острых его скулах проступили красные пятна, жиденькие брови свелись в одну ниточку, отражая работу мысли, одну минуту ей казалось, что глаза его наполнились слезами. «Обманутый, — подумала она. — Один из миллионов обманутых». Она вовсе не чувствовала к нему неприязни, хотя именно он проявлял такое усердие в обыске. Напротив, этот солдатик (о таких именно и говорят «солдатик», а не солдат) вызывал даже чувство жалости. И, повинуясь этому чувству, она тронула его за рукав и сказала:
— Хотите, можете взять эти письма, товарищам почитаете.
Серников поднял глаза, все еще полные муки, и тихо ответил:
— Спасибо вам.
И тут же принялся суетливо прятать письма за пазуху. Застегнув шинель, он встал и неожиданно для самого себя объявил:
— Так мы, стало быть, пойдем.
Он сам не понимал, как пришло к нему такое решение, как осмелился он самовольно покинуть пост, только чувствовал, что оставаться здесь, чтобы подстеречь Ленина, он не может. Впервые в жизни не испытывал он никакого страха перед начальством, и если бы кто-нибудь опросил его сейчас, что с ним случилось, он ответил бы: «Так что взбунтовался».
Прихватив винтовку, он вышел в прихожую и решительно объявил Федоту:
— Пошли!
— Ты что, сдурел, Недомерок?
— Я тебе не Недомерок, а начальник караула. Приказываю: пост снимаю, пошли отсюдова.
Федот от удивления открыл щербатый рот, но, пожав плечами, — ему на все было наплевать, — отправился за Серниковым, который уже спускался с лестницы.
