Поверженные буквалисты - [78]
Но по Кашкину оказывается (234, 2, поел, абзац), что здесь
словесный мусор вроде «двуликой особи», лишнего «притом» <, и> чисто грамматическая неувязка с падежами (??) и со сказуемым «являлся», которое относится и к «полудемону», и к «особи».
За такой грамматический разбор кандидат наук Кашкин получил бы в 3 классе средней школы «неуд.». «Являлся» относится к местоимению «он» (т. е. управляется этим подлежащим) и управляет словом особь, а комплекс «полудемоном, героем и шутом» есть сравнение, ablativus comparativus, в другом предложении, в придаточном временном, сокращенном через деепричастие. Вот точная параллель: «Стряпая, невежественным критиком, злобные статьи, он являлся двуликой особью». Абсолютно правильно построенная фраза!..
Но «важнее всего» (по Кашкину) – здесь же – что
…на рифму, на смысловой удар, выдвинуты «шут» и «арлекин», чего нет у Байрона, и выходит (!), что Суворов казался чудом, а был арлекином.
Утверждение, что рифма является обязательно «смысловым ударом» – ЧИСТЕЙШИЙ ФОРМАЛИСТСКИЙ
ВЗДОР. «Смысловой удар» – там, где поставлено важное по смыслу слово. По Кашкину, значит, Байрон, ставя на рифму слово uniform, желал подчеркнуть, что «арлекин» был именно в мундире, а не в пиджаке? По Кашкину, значит, пушкинские строки:
подчеркивают местоимения «твоего» и «моего»? Мы, бедные, до сих пор думали, что «голос музы», «стремленье сердца», «коснется ль», «поймешь ли» – несколько важнее по смыслу…
И почему же «выходит», что Суворов лишь казался чудом, когда черным по белому написано, что он всех убеждал, что чудом не напрасно звался, – т. е. был чудом. Почему Кашкин ставит мне в вину свои галлюцинации? Козлов-де, поучает Кашкин,
выдвигает на рифму слова «герой» и «чудо» (там же).
Но ведь этого тоже нету Байрона, у которого hero начинает 5-ю строку, a wonder стоит вторым словом в 4-й строке. А кстати (VII, 69) у меня сказано: «Суворов же – герой»; почетный предикат стоит на рифме! Почему же Кашкин меня не похвалил за это?
Стыдно писать о таком вздоре! Стыдно думать, что человеку с таким теоретическим багажом позволяют писать критические статьи о писателях!..
Чтобы покончить с художественными соображениями Кашкина, укажу на строфу VIII, 2, которую Кашкин полностью приводит в моем и козловском переводе (234, 1, 5 и 234, 2, 1) и, находя, что у меня «в общем смысл не искажен» (merci!), подчеркивает, что
У Байрона основной образ – это лев, выходящий на охоту из логовища, второй, дополнительный – Гидра (с большой буквы, символ неистребимости) (234,1, 6).
У Шенгели… гидра (с маленькой буквы, т. е. понятие, вызывающее совершенно другие ассоциации) вползает в самую сердцевину строфы и, расположившись там рядом со львом, тем самым ослабляет основной образ… Козлов <…> выдвигает в первую же строку образ льва, а Гидру оставляет в самом конце (234,1, 8).
Вот что сказано у Байрона:
Дословно:
Как видим, «лев» не начинает строфу (как у Козлова), а скромно стоит в третьей строке, и тут же, «в самой сердцевине», в 5-й строке, стоит «гидра», – каковое соседство (вопреки Кашкину) не «ослабляет основной образ». У меня переведено:
Как видим, и лев, и гидра занимают те же места, что и в оригинале. Равно подчеркнута и смертоносность гидры, а не только ее неистребимость.
А вот что, в назидание мне, рекламирует Кашкин, полностью приводя козловские строки:
Блистательно! Четыре подчеркнутые строки – чистая и полная отсебятина! Остатки байроновского текста перевраны! Многоголовая гидра замещает «павший строй» «новым», – значит, гидр было много? А вдобавок «гидра» и у Козлова (см. кашкинскую цитату, а также брокгаузовское издание и авторское 1889 г.) пишется с
