Поверженные буквалисты - [76]

Итак, Кашкин, подобно одному библейскому пророку, желая «проклясть», – «восхвалил»!

Но при этом он, усовершенствованный в искусстве благородном передержек, умолчал, что даже Козлов эту строфу перевел так:

Суворов в это время, горячась,

В одном белье производил ученье.

Уча резне, над трусами глумясь,

Он расточал и брань, и наставленья.

Смотря на плоть людскую как на грязь,

С горячностью отстаивал он мненье,

Что смерть, когда причина ей война,

Отставке с полной пенсией равна.

Какая «странная, неприглядная картина!» – говоря словами Кашкина; как подчеркнута «уничижительная интонация!». Вдобавок, «рохли» стали «трусами», что похуже и что – неустранимо. Но Кашкина это устраивает…

Дальше:

Suwarrow now was conqueror – a match

For Timour or for Zinghis in his trade.

While mosques and streets, beneath his eyes, like thatch,

Blazed, and the cannon’s roar was scarce allay’d,

With bloody hands he wrote his first despatch;

And here exactly follows what he said:

“Glory to God and to the Empress (Powers

Eternal: such names mingled!) Ismail’s ours”. (VIII, 133)

Подчеркнутые слова в оригинале выделены курсивом.

Дословно:

Суворов теперь был победителем – соперником

Тимура и Чингиза в своей работе.

Пока мечети и улицы, на его глазах, как солома

Пылали, и рев пушек чуть затихал,

Кровавыми руками он написал свою первую депешу;

Здесь точно приводится то, что он сказал:

«Слава богу и императрице!

(Силы Вечные! Сблизить такие имена!) Измаил наш».

У меня переведено:

Завоевателем Суворов стал, – собою

Затмив Тимура и Чингиза. И когда

Мечети и дома пылали над рекою,

И пушек тяжкая смолкала череда,

Депешу первую кровавою рукою

Он написал – в стихах! Читайте, господа!

Вот: «Слава богу и царице! (Божья сила!

Кого он сблизил!) Я – в твердыне Измаила».

Всякий непредубежденный человек видит, что в смысле точной передачи оригинала я не погрешил ничуть.

Мною добавлено: «в стихах». Но в выноске к этой строфе Байрон приводит (неточно и в искаженной транслитерации) по русски стишок Суворова, посланный Екатерине после взятия Туртукая; дальше, в песне IX, когда Жуан доставляет императрице донесение Суворова, несколько раз говорится, что оно – в стихах. Это надо было обосновать здесь. При этом, если взять отдельно цитируемую реляцию Суворова («Слава богу и царице! Я в твердыне Измаила»), то перед нами – четырехстопный хорей, – как и в двустишии о Туртукае («Слава богу, слава вам! Туртукай взят и я там»), вправленный мною в ямбические строки.

Можно ли при этом говорить, что я «вовсе не задумываюсь», чтобы «должным образом» перевести то, что относится к Суворову (234, 1, 1)?

При этом победитель Зоила Кашкин умалчивает, что у Козлова здесь стоит:

Суворов победил, затмив собой Тимура.

Лишь пальбы умолкли громы,

Он написал кровавою рукой…

Императрице первый рапорт свой.

Дальше (после слов…these are the most tremendous words – «это были самые ужасные слова») – упоминается о пророке Данииле, истолковавшем на пиру у Валтасара таинственные письмена, и говорится:

…the prophet wrote no farce on

The fate of nations; but this Russ so witty

Could rhyme, like Nero, o’er a burning city. (VIII, 134).

Дословно:

Пророк написал не фарс о

Судьбе народов; но этот русский столь остроумный,

Смог рифмовать, подобно Нерону, над пылающим городом.

В моем переводе:

И Даниил-пророк в преддверьи лихолетий

Не ухмылялся, нет. А русский острячок

Средь пепла, как Нерон, сумел сложить стишок.

Негодующая ирония Байрона очевидна. Даниил написал не farce, следовательно Суворов написал farce. So witty – «столь остроумный» – разве ирония не передана словом «острячок» (слово «остряк» само по себе не иронично)? Rhyme – «рифмовать», но и «рифмачить»: rhymer – «рифмоплет»; этот оттенок иронии передан словом «стишок». Вдобавок, приводя, как упоминалось, в выноске строки Суворова, Байрон говорит, что это a kind of couplet, «род куплета».

Почему же Кашкин так обижается за «острячка» и за «стишок» (233,1,1)? Тут же легкий «передерг»: Кашкин упоминает «глупый стишок». Это выражение есть, но не здесь, и в другом контексте. А именно:

Her next amusement was more fanciful;

She smiled at mad Suwarrow’s rhymes, who threw

Into a Russian couplet rather dull

The whole gazette of thousands whom he slew.

Her third was feminine enough to annul

The shudder which runs naturally through

Our veins, when things calld sovereigns think it best

To kill, and generals turn it into jest.

Подчеркнуто везде мною.

Дословный перевод:

Ее второе удовольствие было более воздушным;

Она улыбнулась сумасшедшим рифмам Суворова, который вместил

В русский куплет, несомненно глупый[129]

Целую газету о тысячах, убитых им.

Третье [удовольствие] было достаточно женским, чтобы уничтожить

Дрожь, которая естественно пробегает по

Нашим жилам, когда обстоятельства побуждают государей находить, что прекрасно[130]

Убивать, а генералов – превращать это в посмешище.

Я перевожу:

Затем, по вкусу ей стишок пришелся глупый

Суворова, кто смог в коротенький куплет

Вложить известие, что где то грудой трупы

Лежат, чем заменил полдюжины газет.

Затем ей, женщине, приятно было щупы

Сломить у дрожи той, пронзающей хребет,

Когда вообразим разгул убийств кромешный