Повелительница львов - [60]

Тем временем я продолжала отстаивать дело своего мужа. Йорк по-прежнему отсутствовал, и я отправилась на заседание совета. Изумлённые моим, появлением, члены совета повскакали на ноги; они так встревожились, словно меня сопровождал по меньшей мере отряд лучников.

Я улыбнулась им.

   — Милорды, — сказала я, — прошу вас, сядьте. Извините, что решаюсь прервать ваше заседание, но для этого у меня есть веские причины, которые и хочу довести до вашего сведения.

Присутствующие переглянулись, и, как можно было ожидать, кардинал пригласил меня сесть.

   — Ваше преосвященство, ваша милость, — это обращение предназначалось для архиепископа Стаффорда, — милорды, как вы, возможно, знаете, я решила сама допросить герцога Сомерсетского. Ваше преосвященство, ваша милость, милорды, герцог — королевский кузен, и я убеждена, что во всём королевстве нет более лояльного подданного, чем он. Он готов умереть за своего короля. Можно ли сказать это обо всех подданных?

Члены совета обменялись взглядами.

   — Ваше преосвященство, — продолжала я, — ваша милость, милорды, во главе Англии стоит король. Если иногда он и предпочитает передавать свои полномочия другим, то только потому, что в равной степени заботится о Святой Церкви и о своём королевстве. — Я посмотрела на обоих прелатов, которые в знак одобрения принципов Генриха вынуждены были кивнуть. — Но король — он. И теперь Генрих желает сам править страной. Есть ли здесь кто-нибудь, кто осмелится помешать ему осуществлять свою законную власть?

Это заявление потрясло всех. Единственный человек, который пытался оспаривать королевскую власть, отсутствовал.

   — Пусть только его светлость изъявит свои желания, ваша светлость, — пробормотал Стаффорд.

   — Его светлость нездоров, — сказала я. И это заявление отнюдь не было заведомой ложью: Генрих пребывал в полнейшем смятении и ужасе. — Он уполномочил меня изъявить свою волю.

Они с некоторым опасением ждали, что за этим последует.

   — Прежде всего его светлость требует, чтобы все обвинения, выдвинутые против графа Сомерсетского, были отозваны и немедленно издан приказ о его освобождении из Тауэра.

Члены совета заколебались.

   — Но герцог Йоркский... — робко проговорил кто-то.

   — Ваше преосвященство, — решительно сказала я, — ваша милость, милорды, скажите мне, пожалуйста, кто же король Англии. Генрих Виндзорский или Ричард Йоркский? — Таким образом я заранее отмела все возможные возражения. — Его светлость также изъявляет желание, — продолжала я, — чтобы вся нация, в особенности лондонцы, поняли, что именно он полноправный властитель этой страны и повелевает всем вам присутствовать на благодарственном молебне в Вестминстерском аббатстве в следующее воскресенье.

Генрих был сперва поражён моей дерзостью, затем уязвлён тем, что я узурпировала его полномочия, но, узнав о предстоящем проведении благодарственного молебна, пришёл в совершеннейший восторг. По моему настоянию он позволил облачить себя в полные боевые доспехи с изображениями английских леопардов и французской лилии на груди. Новость о предстоящем молебне широко распространилась, и Ричард, сопровождаемый своими кузенами Невиллями и большой свитой, поспешил возвратиться в город. Но было уже слишком поздно. Весь Лондон высыпал на улицу, приветствуя короля и его благородных лордов; Йорку и Невиллям оставалось лишь присоединиться к шествию и выразить свою преданность престолу.

На следующий день герцог Сомерсетский был назначен председателем совета.

Йорк, разумеется, попытался вернуть себе утраченные позиции. На первом же заседании совета он потребовал отстранить Эдмунда от обязанностей председателя, обвиняя его если не в предательстве, то в некомпетентности. Но Генрих, ободрённый моей решимостью, а также примером послушания, который показали благородные лорды, склонившись перед его волей, отказался удовлетворить его требование. Кузену Ричарду не оставалось ничего иного, как отойти в тень и подумать, какие шаги следует предпринять в дальнейшем.

Так была одержана решительная победа. Однако за всё в этой жизни необходимо платить. Как только совет отложил свои заседания до Рождества, тут же явился Эдмунд, потребовав от меня приватной аудиенции. Так как всего несколько недель назад, по моему собственному настоянию, мы уже имели с ним приватную встречу, никто не был склонен ворчать по этому поводу.

Но я уже знала, что последует. Конечно, я могла бы спросить, кто кому и за что должен платить. Сиди я сложа руки, Эдмунд, несомненно, был бы обвинён и кадрён. В этом случае мне пришлось бы наблюдать, как Йорк третирует моего мужа, обращаясь с ним, да и со мной тоже, как с полными ничтожествами; после же смерти мужа меня бы пожизненно заточили в какой-нибудь замок, где по всем комнатам и коридорам гуляют сквозняки, либо отправили на корабле обратно во Францию, влачить печальную участь возвратившейся домой вдовы.

Можно было бы спросить, что получил каждый из нас от завершения почти тридцатилетнего конфликта. Эдмунд ничего, кроме того, что получил. В его душе уже укоренились семена саморазрушения, потому что у него не хватало способностей осуществить свои честолюбивые замыслы. Однако я получила нечто важное. Каков бы ни оказался конечный результат, я осталась в живых. Кроме того, не в моём характере было безропотно подставлять спину ударам судьбы. Оставайся я дома, Эдмунд умер бы намного раньше, чем это произошло в действительности. И всё же он почему-то считал, что, позволив ему поцеловать себя; я тем самым дала ему какое-то обещание.