— Поторапливайся, — сказала маман. — Тебя ожидает граф.
— Но ведь это вполне естественно, чтобы граф ожидал принцессу, — возразила я. — Тем более что граф не слишком-то благородного происхождения.
— Не имеет значения, — не терпящим возражения тоном заявила маман. — Он фаворит короля Генриха[1]. Твой дядя Шарль[2] настойчиво советует заключить этот брак, более того, проявляет к нему живейший интерес.
Дядя Шарль — он был женат на сестре матери — без сомнения, проявлял живейший интерес. И не только к браку. У него вызывало живейший интерес всё, что имело отношение к его «маленькой Мег». Зачастую этот интерес становился раздражающе навязчивым. Никогда нельзя было предвидеть, что выкинет дядя Шарль, — такую уж семейную черту он унаследовал.
Однако предлагаемый мне брак интересовал и меня саму, причём гораздо больше, чем казалось маман. В свои четырнадцать лет я должна была стать супругой величайшего, как все уверяли, короля во всём христианском мире. И этот брак, вы только представьте себе, зависел от одобрения внука торговца! Но я всегда принимала жизнь такой, какая она есть. Если мне суждено получить величие из рук торговца, пусть так оно и будет.
Сопровождаемая маман, она шла рядом со мной, сестрой Иолантой и фрейлинами, те держались позади, я вступила в зал для аудиенций, где меня ожидал Уильям де ла Пол, граф Суффолкский.
Я была готова ко всему чему угодно, ведь мне непрестанно твердили, будто все англичане — негодяи, которые только тем и заняты, что сжигают французские усадьбы да насилуют живущих там женщин. И вот теперь мне предлагают выйти замуж за их короля, руководствуясь, скорее всего, соображениями политическими. Но с раннего детства мне внушали, что, выходя замуж, я должна буду пожертвовать своими личными чувствами ради государственных интересов.
Должна признаться, меня не слишком-то интересовал королевский посланник. По полученным мною сведениям, в мае 1444 года графу Суффолкскому исполнится сорок четыре. Иными словами, он чуть ли не в дедушки мне годился, а молодые девушки отнюдь не склонны интересоваться дедушками.
Однако увидев графа, я была ошеломлена. При моём появлении он расшаркался и описал широкий полукруг шляпой. И эффектное же, следует признаться, он представлял собою зрелище: золотая диадема, отороченная коричневым мехом, розовая, крашенная мареной мантия, серо-голубые отвороты рукавов и в тон им остроносые башмаки. Но больше всего меня поразила не одежда — сам граф, высокий мужчина, могучего — в отличие от придворных моего дяди Шарля — сложения, с золотисто-рыжей шевелюрой и бородой и сверкающими голубыми глазами. Было в его облике нечто орлиное; благородная, высокомерная манера держаться выгодно отличала его от моего дяди, склонного, невзирая на свой королевский сан, семенить и сутулиться, словно под бременем плохих вестей. Впрочем, он и в самом деле получил немало плохих вестей за свою жизнь. Но, глядя на графа Суффолкского, оставалось только с уверенностью сказать, что этот человек не получал никаких вестей, кроме хороших.
Короче говоря, это был самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела или увижу, за исключением одного моего заклятого врага: да поразит его холерой Господь!
Глядя на графа Суффолкского, я невольно подумала, что, если он типичный англичанин, — а почему бы ему и не быть типичным англичанином? — я счастливейшая из женщин. К тому же мне не раз говорили что Генрих VI — достойный сын своего знаменитого отца Генриха V, великолепного образчика мужчины своего времени.
Могу, не хвалясь, заверить, что и граф оказался поражён мною не меньше, чем я им. Обращаясь к одному из своих приближённых, уверенный, очевидно, что я не знаю английского языка, он заметил: «Да она чертовски хороша!»
Английский язык входил в круг предметов, которым меня обучали, и я прекрасно всё поняла, однако не обиделась, ибо учитель объяснил мне, что англичане не способны произнести ни одной фразы без ругательства. Французы, кстати, нередко, иронизируют по этому поводу.
Отзываясь обо мне подобным образом, граф, разумеется, имел в виду лицо, ибо фигуру мою скрывали пышные одежды. И он отнюдь не лгал. Не он единственный восторгался моей красотой, к тому же истинность его слов подтверждало и зеркало. Природа наделила меня маленьким ростом, — в четырнадцать лет во мне было всего пять футов от пяток до короны, и с годами я подросла всего на дюйм или два, — поэтому и черты лица у меня мелкие, зато почти правильные. Оживляет их округлый подбородок, небольшой чуть вздёрнутый нос, высокий лоб, улыбающийся, когда мне хочется быть приятной, рот, но самое главное — зелёные широко расставленные, сияющие (опять же по моему желанию) глаза. И в эту минуту они, вероятно, сияли от удовольствия.
