Повелительница львов - [123]

И всё это время я думала, что он сделает, чтобы достичь кульминации, и была удивлена, даже встревожена, когда этот сладостный миг настал. В молодости Брезэ долго служил на востоке и давно уже отказался от христианского способа любви. Он поставил меня на кодеин, ягодицами к своему паху, как будто я была сукой в течке, впрочем, в тот миг я именно такой себя и чувствовала, а затем пронзил до самого живота. Всё это время его руки ласкали мои груди, но затем обхватили бёдра, и мы разделили взрыв бурной радости, второй за этот вечер; переполнявшее меня блаженство изливалось в томных стонах, которые, без сомнения, обеспокоили моих фрейлин, находившихся в соседней комнате. Но они знали, чем мы занимаемся.

О счастье! Конечно, это такое недолговечное чувство. Оглядываясь назад и вспоминая, как мало времени мы пробыли вместе, я иногда негодую на судьбу, заставившую меня семнадцать лет ждать единственного человека, которого я могла бы любить без всяких ограничений. Но я тут же думаю, что, распорядись судьба иначе и соедини она нас, когда мне было всего пятнадцать, в своей неопытности я бы не могла понять, что со мною делают, или, ещё того хуже, так сильно увлеклась бы, что другие любовники не представляли бы для меня никакого интереса. Если бы мы встретились после того, как мне исполнилось двадцать, могло статься, что я отринула бы всякое мирское честолюбие, а заодно и ответственность, лишь бы быть с ним рядом, покорная каждому его зову.

Мне же было тридцать два; юность даже не подозревает, какие чувства испытывают в этом возрасте, но я знала: мне предстоят великие дела, а жизненный опыт подсказывал, что чувственные удовольствия не должны стоять на моём пути. Я считала само собой разумеющимся, что Пьер в течение всей кампании будет делить со мной постель или шатёр. Но мы оба соглашались с тем, что любовь не должна мешать нам выполнять свои обязанности. Это было последнее счастливое время.

В конце сентября мы отплыли из Нормандии в Шотландию. Время года оказалось не лучшее, но пока на моём плече лежала рука Пьера, меня не страшила непогода с её бурными ветрами. Нашему предприятию сопутствовала удача, мы не увидели ни одного английского военного корабля.

В Шотландии, по крайней мере со стороны Марии, нас ожидал менее радушный приём, чем я надеялась; я приписала это ревности: каждый сколько-нибудь наблюдательный человек мог разглядеть во мне полностью удовлетворённую женщину. Мария упрекнула меня в том, что я так и не отдала ей ни одной из обещанных пограничных крепостей, хотя она делает для меня всё возможное. Я пообещала исправить это своё упущение.

Мой муж, однако, был лишён всякой наблюдательности, если он и замечал что-либо, то только погрешности в пении церковного хора и почти не обращал внимания на присутствие Пьера. Но все окружающие обращали на это внимание, ибо мой герой был сгустком энергии и решительности. Он один стоил едва ли не столько же, сколько две с половиной тысячи его солдат, и к тому же впервые с начала войны у меня была полная казна. Призвав под знамя Алой Розы Ангуса и его шотландцев, мы пересекли границу.

Наше вторжение стало для большинства людей полной неожиданностью. Октябрь уж перевалил за половину, и в это время года в Англии, особенно на севере, вешают на стену свои доспехи в ожидании, когда перестанут бушевать зимние ветра. Это облегчало, с военной точки зрения, наше наступление. Бамборо, Данстэнборо и Алник пали под нашим стремительным натиском; север оказался для нас открытым. Но, к моему замешательству, в стране так и не поднялось восстание в мою поддержку. Народ проявлял апатию, если не открытую враждебность. Тому, вероятно, существовало несколько причин. Первой из них, несомненно, была суровая погода: холода стояли такие, что у каменной статуи могли бы отвалиться титьки. Стужа, разумеется, повлияла и на боеспособность защитников взятых нами крепостей.

Другую причину я вижу во всеобщем ощущении, что дело Алой Розы проиграно: так быстро и так прочно утвердилась Белая Роза за восемнадцать месяцев, протёкших со времени моего поражения близ Таутона. Спешу сказать, в этом отнюдь не было заслуги Эдуарда Марчского. Этот сверходарённый человек утверждал своё правление весьма своеобразным способом, сея повсюду своё семя. Королевством управлял Уорик: справедливости ради, должна признать, что он очень неплохо справлялся со своими обязанностями. Повсюду царил мир, и никто не хотел, чтобы вместо него воцарилась анархия, которую почему-то связывали с моим присутствием. Эта, естественно, вселяло разочарование, но я отказывалась смириться. Я заняла три из четырёх укреплённых пунктов, которые заранее наметила захватить, оставался лишь Берик.

   — Не подождать ли с этим до весны? — предложил Пьер.

   — Его надо взять сейчас, — решительно заявила я и объяснила, что это долг чести.

Он пришёл в ужас.

   — Вы хотите передать захваченные нами для вашего мужа крепости, а также Берик, шотландской королеве?

   — Я обещала это сделать.

Он почесал затылок, только тогда, видимо, осознав, что предложенные им услуги могут обойтись слишком дорого.