Повелительница львов - [122]

Однако до поры до времени следовало соблюдать декорум. Вновь поцеловав мою руку, Пьер пригласил меня со свитой в Кан, чтобы инспектировать его небольшое войско и сделать необходимые приготовления для нашего возвращения в Англию. Я соблаговолила принять это приглашение, и на следующий день — после бессонной, в ожидании грядущих событий, ночи — я попрощалась с кузеном Луи. Он очень милостиво улыбнулся.

— Я надеюсь услышать о вас только хорошие сообщения, — сказал он. Но так и не уточнил, что именно имеет в виду.

На то, чтобы достичь Кана, нам понадобилось два дня; поездка была приятная, всё это время мы с Пьером ограничивались обменом взглядами; на каждой стоянке он устраивал для меня, принца, Сомерсета и всей свиты поистине царское угощение. Заметив, что мои дела пошли на поправку, Сомерсет, видимо, решил, что и его собственные тоже должны пойти на поправку, во всяком случае, в отношении моей постели, и был весьма мрачен, когда я отвергла его притязания. Но я берегла себя для более крупной игры.

Жители Кана, заранее предупреждённые Пьером, встретили, нас обычными криками «ура!». Низко кланялись юноши, улыбались резвые девушки, летели по воздуху розовые лепестки. Если бы к этому времени я не привыкла более интересоваться сутью дела, нежели внешними проявлениями, я была бы глубоко растрогана. Но умудрённая опытом, я отвечала на приветствия толпы улыбками и взмахами руки; в сопровождении эскорта мы проехали в замок Пьера, где в нашу честь устраивался роскошный банкет; мы с сенешалем сидели во главе стоявшего в самом центре стола, улыбаясь всем пирующим. Принц Эдуард сидел по правую от меня руку и был всецело занят едой, тогда как Сомерсет уделял всё своё внимание какой-то пышногрудой девице, очевидно специально к нему приставленной.

Это позволяло нам с Пьером наслаждаться обществом друг друга.

   — Надеюсь, вы удовлетворены, ваша светлость? — спросил он.

   — Пока всё идёт хорошо, — заверила я его и нечаянно уронила салфетку между нами.

За моим креслом, естественно, толпились дворяне и их дамы, готовые прислуживать мне, но Пьер, оттолкнув их, решил сам поднять салфетку. Для этого ему пришлось опустить голову ниже уровня столешницы, так, что его лицо оказалось напротив моего колена, которое он и поцеловал, находчиво приподняв подол моего платья рукой с зажатой в ней салфеткой. Учитывая приложенные им усилия, никто не обратил внимания на то, что он появился из-под стола с покрасневшим лицом.

   — Вы выполняете все мои желания, господин сенешаль, — сказала я ему. — Почти все желания...

   — Знаете ли вы, как долго я мечтаю о вас, ваша светлость? — спросил он, понизив голос.

   — По крайней мере, семнадцать лет, господин сенешаль, — напомнила я. — Хотя, не стану отрицать, может быть, и дольше. Но ведь и королевы тоже мечтают.

У него возникли неожиданные затруднения с гульфиком, но для человека столь опытного выглядел он странно неуверенно.

   — Если бы только я мог поверить вам, ваша светлость.

Надо брать быка за рога, подумала я. Сравнение было вполне уместным.

   — Я не могу допустить, чтобы мой военачальник сомневался в каких-либо моих словах, — заявила я. — Мне хотелось бы побеседовать с вами наедине об одном неотложном государственном деле.

   — Пусть только ваша светлость соблаговолит назначить время. — Он облизнул губы.

   — Повторяю, дело совершенно неотложное, господин сенешаль. Боюсь, оно не может ждать до завтрашнего утра.

Ждать до утра не пришлось. Необходимо было покинуть пиршество, и когда я объяснила присутствующим, как сильно устали мы с принцем, — Эдуард и в самом деле задремал над своим поссетом, — нас отвели в наши опочивальни. Эдуард проснулся было, но тут же опять уснул; после того как фрейлины раздели меня, я отпустила их всех и принялась ожидать прихода моего повелителя такой же нагой, какой некогда появилась на свет.

Странно сознавать, что давнишняя мечта близка наконец к осуществлению. С того дня, как я отдала Пьеру свой шарф, я частенько, между делами, задумывалась, насколько он хорош как любовник, хотя в самом начале совершенно себе не представляла, каким должен быть любовник. Приобретя некоторый опыт, я обнаружила, что мои мысли вновь и вновь возвращаются к нему. Лёжа в постели с королём Генрихом, я не могла не думать, как обращался бы со мной такой человек, как Пьер. Не могла я не думать и о том, что мог бы противопоставить Пьер безумному натиску Суффолка. А когда Сомерсет посвящал меня во французское искусство любви, я невольно заинтересовалась: а как бы поступал на его месте француз. И вот настал желанный миг! Пьер тихо постучался в дверь, а затем вошёл. На нём не было ничего, кроме длинной ночной рубашки, которую он тут же снял.

Мы почти ничего не говорили — лишь несколько нежных слов, — ибо были слишком стары, слишком долго ждали, чтобы ощущать поэзию любви во всей её полноте. Но наши губы и языки соединялись, пальцы сплетались, наше дыхание смешивалось, в этом и заключалась своеобразная поэзия. Он целовал меня всю, сверху донизу, а между моих ног его рот задерживался достаточно долго, даруя мне такое блаженство, которое я редко испытывала с другими любовниками. Точно таким же образом и я ласкала его, останавливаясь, однако, перед самой кульминацией, а это давалось нелегко — так велик был наш взаимный пыл.