Поучение в радости. Мешок премудростей горожанину в помощь - [2]
До периода Токугава нравоучительную нишу занимали по преимуществу буддийские проповедники и сочинители, теперь пришёл черёд конфуцианства. Конфуцианство имело длительную историю бытования в Японии. В «пакете» вместе с другими китайскими учениями и идеями оно сыграло огромную роль в оформлении японской государственности в VII-X вв. При дворе даже проводили ритуал поклонения Конфуцию. Но культурный уровень страны был таков, что чисто религиозные идеи и практики оказались больше востребованными, синто и буддизм (он воспринимался в значительной степени как китайское учение) составляли существенную часть идеологии и практики управления. При дворе дважды в год проводили церемонию поклонения Конфуцию, но синтоистских божеств и будд почитали намного чаще. Помимо дней календарных обрядов, к ним неизменно обращались и в случае раз алчных социальных и природных бедствий. Конфуцию таких молитв не возносили.
Сочинения авторов конфуцианского круга были, разумеется, известны в Японии, но они оставались достоянием сравнительно узкого круга книжников. Буддийские тексты имели более широкое распространение. Хотя японская элита жила с оглядкой на Китай, но те гонения на буддизм, которые предпринимаются в Китае в IX в., не имели сколько-нибудь существенного влияния на ситуацию в Японии. Неоконфуцианство, расцветшее в Китае при династии Сун (960—1279), тоже не произвело в Японии переворота в умах, а в период Муромати (1392—1573) поклонение Конфуцию вообще прекратилось. В это время намного большее впечатление произвёл заимствованный из Китая извод буддизма под названием Чань (яп. Дзэн), который вошёл составной частью в идеологический комплекс сёгунатов Камакура (1192—1333) и Муромати. Что до самого Китая, то это учение имело там не так мало последователей, но оставалось всё равно периферийным. Конфуцианские ценности и образы, наряду с буддизмом и синто, входили в качестве важной составной части в различные средневековые сочинения, но конфуцианство не образовывало самостоятельного и институализированного течения мысли, которая питается исключительно из самой себя[9].
Ситуация с конфуцианством в Японии решительно меняется с приходом к власти сёгунов Токугава. Сёгунат поощряет учёных-конфуцианцев, уже первый сёгун Иэясу в 1605 г. берёт на службу неоконфуцианца Хаяси Радзан (1583—1657). Он занимался, в частности, составлением дипломатических и законодательных документов. Радзан был не единственным учёным мужем при Иэясу — в число его советников входили и дзэнские монахи, но с течением времени их влиятельность существенно уменьшилась. В 1630 г. Радзан открыл школу (Сёхэйдзака гакумондзё), которая под патронажем сёгуната и ректорством потомков самого Радзана превратилась в конце концов в подобие придворного учебного заведения (с 1797 г. управлялась непосредственно сёгунатом), в значительной степени определявшего содержание образовательного процесса в стране.
В период Токугава конфуцианцы выступают в качестве уважаемых учителей в княжеских школах, они являются наставниками сыновей в самых благородных семействах, формируя тот язык, с помощью которого власть описывала социальный и природный мир, разговаривала с народом. Конфуцианские учёные служат также советниками правительства и князей, озабоченных посюсторонними управленческими нуждами, прежде всего поддержанием сложившегося социально-государственного порядка. Эта посюсторонность объединяла конфуцианских учёных всех направлений, и почти все они в конечном итоге служили опорой режима Токугава, ибо культивировали семейные и государственные ценности, но их доктринальные разногласия всё равно представлялись режиму источником хаоса, различные интерпретации классических текстов казались нарушением порядка, так что в конце XVIII в. любые конфуцианские школы запрещаются, и только Чжусианство (неоконфуцианство) превращается в эквивалент государственной идеологии[10]. Запрет на иные течения конфуцианства выполнялся не окончательно строго, но, тем не менее, картина интеллектуальной жизни сильно потеряла в живости. Поборники «учения древних знаков» (кобундзигаку), которые взывали к непосредственному обращению к классическим конфуцианским текстам, не опосредованным комментаторской традицией чжусианцев, имели гораздо меньше возможностей для реализации своих идей и чаяний.
Запреты сёгуната, поощрение ортодоксии оказывало существенное влияние на судьбу представителей тех или иных конфуцианских школ. Однако для целей нашего исследования, имеющего в фокусе прежде всего поведенческое измерение человека, догматические нюансы не имеют первостепенного значения, ибо все японские конфуцианцы сходились на том, что поведение чаемого человека мирного времени выстраивается вокруг стержня под названием «долг»: долг перед родителями, детьми, родственниками, старшими по положению и возрасту. Этот человек существует в рамках жёсткого сословного деления, довольствуется своим статусом, сознательно ограничивает амбиции и потребности. Он существует не сам по себе, но только в сопряжении с социумом, с которым выстраивает гармоничные отношения. Во всех своих проявлениях такой человек придерживается умеренности и избегает крайностей — в эмоциях, материальном достатке, занятиях, желаниях, увлечениях, одежде.
