Поучение в радости. Мешок премудростей горожанину в помощь - [11]
Покончив с теорией, «учёный муж» приводит два случая, когда добропорядочные люди, правильно понимающие, как устроена жизнь, не поддаются прельстительным речам монахов, поскольку «райские подпорки» не нужны истинно добродетельному человеку, который не рассчитывает на посмертное воздаяние.
В первом случае речь идёт о самурае, которому настал срок умирать. Поскольку самурай верой и правдой служил своему сюзерену, монах обещает ему вознесение в рай. Самурай интересуется, что за блаженство предстоит ему. Монах отвечал: «Семь самоцветов устилают там землю, питьё, еда и наряды предоставляются там по твоему хотению, там не холодно и не жарко. В общем, там всегда покойно и радостно». Однако самурая не манят комфортные условия райского бытия, и он отвечает обескураживающим для монаха образом: «Выходит, что это место для супруги моего господина, для женщин и детей. Или, может, для увечных инвалидов. Я же родился в семье мужественных воинов, дождь умывал меня, ветер расчёсывал волосы, голову преклонял я на камень, ложем моим служил мох. Всю жизнь я хотел громить врагов и верно служить своему господину. И после смерти не хочу иного. Зачем мне отправляться в место для изнеженных, зачем мне все эти удобства? Мне бы такой рай, где копьё дадут».
Во втором случае монах сулит добропорядочному и вполне благополучному горожанину переродиться после кончины богачом или самураем. Однако получает полный афронт. Горожанин и так обладает достаточными средствами для поддержания семьи, а чрезмерное богатство ему в тягость, поскольку от него проистекают только лишние душевные заботы и переживания. Что до перспективы переродиться самураем, то эта доля тоже никак не манит горожанина. «Всю жизнь трепетать перед господином, не иметь сердечного отдыха, только и думать, что о славе, пугать людей, получать удовольствие от страшных дел… Нет уж, мне горожанином остаться больше нравится. Как это так? Всю жизнь служить доброму, а после смерти родиться неизвестно кем. Нет, мне это совсем не подходит».
Учёный муж так комментирует этот монолог: «Таким вот правильным людям можно и не рассказывать про ад и рай — всё равно они злых дел творить не станут».
Таким образом, Нисикава Дзёкэн в лице «учёного мужа» занимал достаточно гибкую и прагматичную позицию. Конфуцианское учение было для него наиболее правильным и авторитетным, но всё-таки Нисикава относился к нему без фанатизма и признавал, что и буддийское вероучение может быть полезным для стабильности общества и государства, обозначаемых им как «законы государей и Путь богов». Как и для всех других японских «конфуцианцев», императорский дом и синто являлись для Нисикава высшей ценностью, два этих понятия были неразрывно связанными и попадали в одно и то же сугубо положительное смысловое поле.
Мнение Нисикава об ограниченной «полезности» буддизма вписывалось в общий дискурс эпохи. Правда, некоторые представители военного сословия могли занимать и более жесткую позицию. Так, неизвестный самурай, скрывавшийся под псевдонимом Буё Инси, в 1816 г. написал трактат «Сэдзи кэнбунроку» («Записи об увиденном и услышанном»), в котором утверждал, что буддизм годится лишь для низших классов в качестве средства контроля над их поведением. Самураям же такая вера совсем не к лицу: поведение верящего в рай напоминает женщину, которая имеет связь с тайным любовником. Этот расчёт на будущее предотвращает человека от исполнения долга перед сюзереном и родителями[36].
Как и за всяким «порядочным» конфуцианцем, за Нисикава Дзёкэн прочно закрепилась слава «борца с суевериями и предрассудками»[37]. Так ли это на самом деле? Действительно, «Мешок горожанина» полон колкостей по поводу абсурдностей нумерологии, размещения построек и могил в соответствии с правилами фэн-шуй, лечения заклинаниями (чем особенно грешили буддийские проповедники), соблюдения тех или иных нелепых запретов. Не верит Нисикава и в несчастья, которые могут принести карканье вороны или кукареканье курицы. В то же самое время синто («Путь Богов») не служил мишенью для критики. Это касается как ритуальных практик, так и места синто в картине мира, где синтоистский миф служил основным и безальтернативным нарративом о создании Японии божествами. Нисикава был уверен, что земля Японии явилась «детищем», возникшим в результате брачного союза между Идзанаги (Идзанаки) и Идзанами, которых Нисикава именует «нашими предками» (№ 83). Святилище Исэ, где почитают прародительницу императорского рода Аматэрасу, также служило для Нисикава образцом скромности, безыскусности и чистоты, свойственных глубокой древности (№ 43).
Конфуцианские мыслители охотно критиковали буддизм, но антисинтоистский дискурс был для них абсолютно чужд[38]. Обеспечение стабильности в государстве и общественный порядок были главными целями Нисикава. И для достижения этих целей годятся любые учения, которые в конечном итоге выступают лишь операциональным средством.
Начитанность в старых текстах, здравый смысл и чувство юмора были для Нисикава оружием против того, что он считал суевериями и предрассудками. Таковыми он считал всё то, что не имеет логического объяснения. Сам же он безоговорочно верил в энергию Ки, борьбу, взаимопреодоление и взаимодополнение Инь и Ян, пяти первоэлементов. Все процессы, происходящие в этом мире, он объяснил с помощью этих универсальных категорий, не подверженных критике. Вот как, например, Нисикава объясняет, почему не следует сажать гранат возле дома или святилища (№ 88). Глупые люди считают, что божество может наслать пожар, если люди станут выплёвывать косточки граната. Но это предрассудок, на самом деле не следует растить гранат совсем по другой причине. Гранат находится под знаком «огня», его цветы
