Потрошители морей - [20]

— Плохо дело, на самый необитаемый остров напоролись, — смекнул я.

— Да куда лучше! — живо отозвался Олешка. — Сидим как в чужой жопе, хотя про остров говорить рано. Боженка талдычет, что назад к Камчатке прибило, что вскорости местный житель на нас выйдет с Нануйкой поговорить. А не то и сам Дежнёв возвернётся в поисках отбившихся от каравана.

Его слова сразу утешили, как надежда на дальнейшую жизнь. Да к тому же оказалось, что хоть наш корабль и разбился, но в своём развороченном чреве кое-что сохранил для нашей пользы. То есть, сберёг, что хорошо лежало и было приторочено гужами к обшивке и пристройкам. Тут и провиант кой-какой в виде круп и сушёной рыбы, и кремневая пищаль с носимым бочонком пороха в придачу и даже плотницкий инструмент топорных дел мастера Водянникова. Это не считая моего припаса с бумажной рухлядью да ещё с пятёрку ненужных мореходу, как я и ранее справедливо считал, старых оленьих шкур. Поэтому выходило, что жить было можно почти припеваючи, если б знать, на сколь той жизни хватит. По подсчётам Олешки, то намного, если верить, что со дня на день до нас или соплеменники нашего алеута достигнут, или головной коч Семейки Дежнёва подгребёт на выручку своих товарищей. Об чём тут горевать при таком удачном раскладе?

До вечера проговорили мы с другом о том, кто и как перенёс бурю. Оказалось, что оба не сплоховали перед стихией. Оба-два другим пример показали мужеством и стойкостью. Хорошо, что я с утра опамятовался и время до первой звезды выговориться было. Иначе многое из нашего подвига забытым осталось бы. Потом сушёной рыбкой закусили и спать легли прямо под боком порушенного коча. Олешка как обычно спал, а я при полном сознании. Упаси бог опять опростоволоситься и по привычке в беспамятство впасть! Ямка-то под мёртвый саженец уже вырыта.

Утром по берегу побегали для размятия костей и снова беседой развлекаться принялись. Олешка хоть на год и постарше меня оказался, но жизни не знает. Чему хорошему возле рубанка с топором научишься? Так что молотил языком всё больше я. О Духовной академии, о граде Киеве и неземной любви к Стешке, но об этом без подробности. Как с годами выяснилось, распространяться о своих похождениях ни среди противоположного пола, ни в стане врага, я особо не любил, считая, что слава сама догонит героя. Олешка слушал развесив уши, а когда его очередь подошла, то дальше ошкуривания слеги разговор не склеился. Словом, друг жизненного уклада не знал, а потому ловил каждое моё слово с жадным вниманием и наводящим вопросом.

Ближе к вечеру с разных сторон стали стекаться и остальные выжившие мореходы. Никто особо не дивился на моё возвращение к жизни, тем более, что Лексей каждому рассказывал, как я около собственной могилы на него страх наводил. Некоторые даже хвалили меня за живучесть. Только Ивашка Зырян предложил испробовать меня на пулю. Мол, если я приму смерть от огнестрела, то действительно живой человек, а если картечина насквозь пролетит, то это оборотень и нечего с ним знаться, а надобно сажать прямо на кол. Однако, Елисеюшка Буза этому воспротивился, стрельца за пищаль высмеял и просто съездил мне по сопатке до кровавой юшки, чем и убедил служивого не применять ко мне никакого оружия. А вот алеут Умкан даже сомневаться не стал, сказавши:

— Урус долго жить будет, раз на тот свет его боги не принимают, — с этим и потерял ко мне интерес, как человек с опытом и в возрасте.

Настоящие хлопоты у нас случились на другой день, когда разведчики нашли, что кругом на день пешего пути одни камни, ягель, морошка и болотистая тундра. Так как неминучая смерть от жажды нам не грозила, то решили ждать Дежнёва на месте, а не бегать по всей Камчатке, как определся наш старший товарищ Водянников.

— Будем ждать Семейку на этом берегу, — порешил Буза, — обживём местность за недельку, а там и до своих углов доберёмся.

На эти слова Нануй, поглядев во все стороны, сказал:

— Однако, надолго тут застряли. Не моя родина, солнце с другой стороны встаёт, не с моря восходит.

— Ну и что с того, — как-то даже возмутился стрелец.

— Ладно будет, если к острову прибило, — вразумил северянин заодно с воином и нас. — Худо, если это большая земля за Тёплым морем, о которой нашим шаманам ведомо.

Буза в наши споры не вступал, неизвестностью не пугал, но для себя в уме что-то прикидывал, разглядывая ночною порой звёзды. А ещё через неделю, поглядев в пустое небо, Нануй Умкан изрёк:

— Однако, скоро тучи пойдут, погода на дожди поворачивает. Надо ярангу строить.

— Это, что такое это? — оживился Водянников, прослышав о строительстве.

— А это по-вашему чум, если кто к чукчам в гости хаживал.

— А-а-а, — протянули мы в один голос и перешли в подчинение к алеуту.

Но не все. Если для остова яранги, попросту северного шатра, вполне могли сгодиться доски от нашей лодки, то покрывать его должны были шкуры оленей либо моржей. Тех, что приплыли с нами, могло на весь шалаш не хватить, поэтому Буза с Зыряном, как привычные к оружию люди, отправились на охоту, а мы взялись за обустройство нашего стана, хотя и не верили, что застряли здесь надолго. И спасибо, что с погодой нам потрафило. Хоть и сентябрь по всем приметам, но самое бабье лето, если кто держал в памяти женский пол. Так что пока мы решётку городили, охотники завалили двух оленей, экономно расходовав всего два заряда, потому как олени были непуганые человеком и подпускали к себе близко. Правда, через день животные раскусили кровожадность царя природы и убрались со своего пастбища чёрт знает куда. Но, хоть и не своей волей, оставили нам две шкуры и мясо на заготовку впрок, если Дежнёв с подмогой запоздает.