Потрошители морей - [22]

— Олешек и след простыл, — буркнул на немой наш вопрос атаман, — куда-то снялись, хоть ягель сам под ноги стелется. Совсем животины зажрались.

— Непогода надвигается, — некстати разъяснил Нануй, — скоро хозяин, белый медведь на запах придёт.

— Вот и будешь с ним зимовать, — вмиг перебил Боженка, — а я уже вчера за волной парус видел.

Соврал плотник. За-ради собственного утешения соврал. За той волной как раз другая следовала, подходящая для осеннего раннего шторма. А тут и первый снег посыпал. Пока не густо, но за водой на болотце ходить уже не надо. Снежку за пологом зачерпнул, на жирник чугунок поставил и никаких забот, и тем более, что с вяленым мясом без проблем. Хорошо зажили, играючи, как первобытные тунгусы с побережья Ледовотого моря. Знать не скоро помрём, хоть надежду на Семейку либо на встречу с родичами Нануйки, которых по всему Северу нещадно напихано, скажем прямо, подрастеряли.

— Придётся зиму зимовать, как придётся, — заявил как-то Елисеюшка, сходивший до ветру в снегу по пояс, — а кто последний спасётся, хоть это вряд ли, пусть о нас в народе добрую память оставит, — и он, боюсь соврать, но с надеждой посмотрел на меня. — Знать бы куда, пешком пошёл, а так, сиди и жди пока не околеешь или на медвежий зуб попадёшь.

И правда, морозец раз от разу крепчает, а у нас одна кухлянка на всех, сработанная рукодельным Нануйкой из свежих шкур. Дня два сидели вокруг жирников, укрываясь чем попало, а через неделю Буза выгнал в чём были на мороз и заставил работать. Кто снег разгребал, кто коч на топливо раскидывал, а мы с Олешкой стёжки протаптывали до отхожих мест на каждого. И что интересно, как только заботы прибавилось, так и охота умирать сама собой пропала. К тому же, мы всем общим разумом додумались, что остальным членам экспедиции за край земли, если кто жив остался, вряд ли лучше нашего. И ничего нам другого не оставалось, как поверить в Счастливую звезду, Слепое провидение и собственную волю к жизни, если хотим встретить новую весну не на погосте. Словом, выживать надо было без огляда на постороннюю помощь!

А дичать мы начали ещё до разгара зимы. Шерстью, упаси бог, не обросли, но волосья на голове и по телу стали жёстче. Может, из-за отсутствия банного пригляда, но это вряд ли. Вон, рыба постоянно в воде прохлаждается, однако с головы до хвоста вся укрыта чешуёй, как недвижимый камень мохом. Так что ни при чём тут мыльный камень, а вернее всего, такой у нас наждак по телу от холода и тоски по родине.

Однако, обленились. Спали как убитые, пока бока не затекали, ели хоть и без хлеба, но вволю и всё скоромное, так что про посты и не вспоминали. Чай из багульника, что алеут заваривал, хлестали вёдрами и только что тюленьим жиром не запивали. Жирники с ворванью горят исправно, тепло, светло и мухи не кусают. Олешка Голый округлился словно хряк под осень на убоину. Да и все мы не отставали на дармовых харчах. Кухлянка одна на весь табор. До ветру в очередь ходили, да и то в припрыг по морозу. А в остальное время или завируху за ярангой слушали, или сказки Елисея Бузы вперемежку с Водянниковыми наставлениями по плотницкому делу. Зырян мог бы по воинскому уставу пройтись, но он не больно словоохотлив был. Скомандует отбой, руку на пищаль положит, так волей-неволей глаз прищуришь и в сон впадёшь. Правда, иногда и полковую песню затягивал под барабан из натянутой шкуры. Тогда уши не только вяли, но и в трубку скручивались. Нануй и вовсе молчит и что-то про себя думает. А нас с Олешкой так и вовсе в расчёт никто не берёт, словно немовлят новорождённых.

Я к этому времени и челобитные писать перестал. Не то чтобы утомился, а, видать, мозги тюленьим жиром заплыли. Не пошло лыко в строку, хоть ты пополам тресни! А может оно и лучше, что не писалось тогда по свежему следу. Спустя время дописывать сподручнее получилось. Может, где хронологию или место действия спутал, а не то и словесный оборот из другого времени ввернул, но зато всё складно получилось, как в церковном архиве.

А тогда так и жили: ели, спали да нужду справляли по своим отрубам. Правда, вскорости сообразили границы единодумных посиделок подальше от лагеря передвинуть. Буза сообразил, говорит, мол, наворотим дел вокруг жилища, так по весне и до берега не дойдём при таком навозном усердии у самого порога. Не сразу, но согласились, стали ноги разминать по большему кругу, тем более, что наст крепкий. Боженка салазки сварганил из деревянных запасов коча, катались как на Масленицу. По видимости, стали в детство впадать, обратный отсчёт годам пошёл. Веселились на всю ивановскую. Один Нануй горевал, на нас глядючи. А русскому человеку всё нипочём, пока жареный петух в темя не клюнет. А через время и клюнул. До боли клюнул.

— Медведь нас нашёл, — сказал в то утро алеут, залезая в ярангу после привычного обхода.

— Не беда, у нас пищаль всегда на взводе, — враз оживился Зырян.

— Так умка первым не полезет. Он подстерегать будет, — охладил пыл охотника Нункан и подытожил:- Мишка умный, задерёт тихо.

Это сообщение нас не испугало, но заставило задуматься. Мы стали реже отлучаться из яранги без надобности. Даже ручницу иногда прихватывали с собой для пущей смелости. Хотя она и мешала в самый ответственный момент, зато не позволяла долго рассиживаться на одном месте. А вот когда бдительность притупилась, и мы вновь рассупонились вокруг жирника, пропал наш Нануйка. Был человек, и нет инородца. Вышел утром из нашего убежища, а назад не вернулся. До вечера мы с огнестрелом и кольями бегали по округе, в голос призывая алеута вернуться в тепло и уют. Но когда наткнулись на кровавый след, когда увидели вмёрзший в сукровицу малахай Нануя, вот только тогда и вошли с горя в полный человечий разум, но медведя так и не выследили.