Посвящение в Мастера - [18]

Вадька неуверенно принял голову, оказавшуюся тяжелой и скользкой, и сделал пару глотков из единственного глаза. Несколько капель стекли по уголкам его губ, шее, упали на ворот рубахи, растекшись темно-фиолетовыми пятнами. Напиток показался ему знакомым: с горчинкой, пряный, скрывающий в себе тайны десятка трав и человеческих рук, много лет назад собиравших травы и колдовавших над этим вермутом. Да, Ходасевичу ритуальное зелье показалось чудесным вермутом. Тут же вино вступило в родство с Вадькиной кровью, будто теплый плед, изнутри накрыло его тело, тотчас согрело и стало нагонять сладкий жар. Смутные желания родились в Вадькиной голове, он почти физически ощущал, как они роятся и покусывают его мозг.

— Вот черт! — непроизвольно чертыхнулся Ходасевич и потер с силой лоб. — Ты меня точно ничем не травонула? Поишь меня без конца всякой гадостью!

— Твой бог любит троицу, — Катарина расхохоталась своим прежним низким смехом. Потом, привстав на цыпочки, поцеловала Ходасевича в лоб. — Еще пять минут, Вадик — и рассеются все твои сомнения и страхи. Ты станешь обладателем того, чего тебе и не снилось. Тобой, словно смычком невидимая рука, будет вести голос, который сейчас крепнет в тебе. А пока он крепнет, я продолжу экскурсию по моей крошечной инсталляции… Да, кстати, ты понял, из чего сейчас пил?

— Ну, догадываюсь. Очень смахивает на голову циклопа. Только какое отношение она имеет к Дионису? Он что, тоже циклопом был?

— Нет, он был классным парнем, красивым, хорошо сложенным. С головой у него… и с членом тоже все было в порядке. Поэтому его обожали жрицы и шумно любил народ. А то, что ты видишь голову с единственным, как у киклопа, глазом… Разве я не сказала тебе, что мой Дионис — это собирательный образ? Бедро, ты теперь знаешь, принадлежит Зевсу, голова — ужасному великану Алоаду. Но… раз мы заговорили о великане, открою тебе маленькую тайну: на самом деле это не просто голова, это — гора. Гора под названием Геликон! — Катарина произнесла название горы таким торжественным шепотом, что у Вадьки по спине мурашки побежали — Геликон стоит посреди Греции. Более двух тысяч лет назад на вершине горы бил волшебный источник Гиппокрена и жили три первых музы, известных мифотворцам и историкам. Муз звали Мелета, что означает «опытность», Мнема, то есть память, и муза по имени Песнь — Аойда… Удивительно, знаешь, что? Первыми начали поклоняться музам и приносить жертвы на Геликоне вовсе не такие, как мы с тобой, творческие люди. Нет! Первыми муз стали почитать два брата-великана Алоада — От и Эфиальт. Круто, правда? Монстры — и поклоняются нежным созданиям! Но ты обратись к истории. И не важно — выдумана она или реальна! К прекрасному, тонкому, изящному первыми всегда тянулись боги и люди воинственные, властные, агрессивные! Вот, пожалуйста, пример тебе — брак Афродиты и Ареса. Она красотка неписаная, богиня любви, он тоже парень ничего, но — бог войны. Ну скажи, Афродита не могла выбрать бога получше? Ан нет! Потому что здесь, наверное, как ни в каком другом случае, действует закон единства двух противоположностей…

Ходасевич потянулся к голове-горе. Покусывания в его собственной голове стали ослабевать, переместившись далеко вниз, в область паха, и Вадьке вновь захотелось испытать немного болезненное и вместе с тем сладостное ощущение горения, покусывания в мозгу — то желания, как слепые птенцы в скорлупе, искали себе выход.

— А что если я еще хлебну… как ты его назвала, Гиппо..?

— Гиппокрена фиалково-темный, лошадиный источник. Своим существованием он обязан Пегасу, сыну редкой стервы — горгоны Медузы и владыки океана Посейдона. Имя крылатого коня, служившего оруженосцем у Зевса, происходит от греческого «pege» — «источник». Однажды Пегас, как обычно мотаясь по воздушным просторам, решил передохнуть на вершине Геликона.

Приземляясь, ударил копытом и высек вино, то есть источник — источник вдохновения. Первое время в нем купались, набираясь вдохновения, точно мужества и отваги, исключительно музы. Сначала те три, которых я тебе назвала, потом девять юных, появившихся на свет с легкого благословения некоего Пиэра, прибывшего в Грецию из Македонии. Юные вдохновительницы заняли место трех старушек, уж не знаю, в какие глубины сознания их вытеснив. Резвились безудержно на вершине, спускались к подножию Геликона, встречая в окрестностях бродячих, будто собак, певцов и поэтов, вновь поднимались с ними на вершину, увлекали в безумные хороводы вокруг Гиппокрены, шаля и возбуждаясь, сталкивали юношей в волшебный источник, где вместе купались и, не давая поэтам опомниться, спаивали их до одурения вдохновением и лишали девственности.

— Твой рассказ, Катарина, не просто красив, не просто образ… — Ходасевич, оторвавшись от головы-горы, смачно икнул, — …зец изящной сло… словесности. Твой рассказ возбуждает меня, Катарина!.. Прости, если что не так сказал, — Ходасевич был пьян. — Но где же они, те девять сестер? — покачнувшись, Ходасевич развел руками. — Что купались с моими предшественниками в Гиппо… по… Тьфу! В лошадином источнике!

— Сейчас ты всех их увидишь. Но сначала помоги мне сотворить небо.