Постышев - [55]

Посмотрите в архиве дела политических заключенных. Не допускаю даже мысли, чтобы Фрунзе и Постышев не переписывались со своими товарищами. Фрунзе, после того как Постышев, Сулкин и другие сопроцессники были высланы в Иркутскую губернию, отбывал срок каторжных работ во Владимирской каторжной тюрьме; тут же сидел его товарищ и сопроцессник, ближайший друг Постышева Гусев. Эта переписка многое раскроет, расскажет о думах, настроениях молодого Постышева.

Во Владимирском историческом архиве мне посчастливилось найти лишь одно письмо Постышева, оно адресовано его сопроцесснику Павлу Гусеву, продолжавшему отбывать срок наказания во Владимирской каторжной тюрьме. В деле Гусева, умершего в тюрьме от туберкулеза, хранится оригинал. Читал ли это письмо Гусев? Возможно, тюремная администрация не вручила его адресату?

Яркое письмо, убеждающее, что Постышев — человек с задатками художника слова.

Владимир, губернский,

арестантское исправительное отделение,

каторжанину Павлу Гусеву

из Заларийского, Иркутской 4/II.14.

Павел! Вот уже год, как я живу на новой родине. И ровно год, как я собираюсь писать тебе. А ведь, дорогой мой, кажется, я обещал написать тебе вскоре после освобождения. Да, я это обещание помню. Не забыл и того, какое удовольствие доставляет Вам каждое живое слово, пришедшее с воли; помню, прекрасно помню, что сам я недавно находился в одинаковых с Вами условиях; с таким же нетерпением ждал живого, теплого слова. И все-таки, Павел, несмотря ни на что, я не написал тебе до сих пор ни единого слова. Ах, Павел, Павел! Могу ли я надеяться после этого на твое извинение?

Можно было бы, вполне можно извинить это кому-нибудь другому, но не нам, испытавшим на себе все прелести вашей жизни. Чем мне оправдываться? Не лучше ли скорее приступить к описанию своей жизни. Начну сначала и постараюсь довести до конца. Как только мы покинули славный город Владимир, перед нашим взором открывались все новые и новые впечатления. Ехать на новую родину было весело. Рождество мы провели в Самаре. Там нас собралась порядочная компания. В Томской, или нет, в Красноярской, пересылке было уже слишком весело. Человек триста ввалились в тюремный барак, по силе песня, пляска, и, конечно, не без драки. Но чувствовали себя все очень хорошо, а главное — свободно. Встречались административные, которые сообщали нам о жизни в Сибири. Первого января мы прибыли в Иркутск, застали там воронежских. Стали ждать назначения… Вот тут-то нам пришлось туговато…

Главное, не было ни копейки денег, а ждать назначения пришлось недели три. Заботься об этом, «паря», а то придется тоже нелегко. Отделение, в котором мы были, было полно дашнакцутюнами. Была публика и из Орловской тюрьмы. Дождались дня назначения. Всех нас троих перевели в другой барак, где собирают партию. И назначили нас всех сирот в одну волость и одну деревню. Только Сулкина в этот раз не назначили, и ему пришлось остаться. Собрали партию, и мы тронулись дальше. До Тырени мы ехали по железной дороге и под конвоем. А в Тырени нас сдали крестьянам, но они еще похожи на конвойных, у них были ружья, и они получают месячное жалованье, как наемные конвоижки. Все-таки и тут мы были под замком, но все-таки режим гораздо ослабел, а Владимирского духа уже и не чувствуешь. Этот конвой нас довез до Балаганска. Там уже совсем другое: нас пустили ночевать на квартиры к товарищам. И тут я впервые почувствовал волю. С каким удовольствием, вообрази, я прошелся один по улице! Никого около тебя нет, один, на все четыре стороны [пути] тебе открыты, иди куда угодно. На другой день мы поехали дальше. И чем дальше, тем ощутительнее свобода. Наконец третьего февраля мы прибыли на место назначения, в село Янды (пол. сел.) Ирк. губ. Балаганского уезда.

Пришли в волость, нас приняли, после проверки и сказали, что мы свободны. Все от нас отступились, остались мы одни; куда угодно, туда и иди.

В Яндах из политиков, кроме дашнаков, никто не живет. И мы решили тут не оставаться — поговорили с ямщиками, которые нас везли, как арестантов, срядились с ними и тут же решили поехать в Усть-Уду. Попили чаю у дашнаков и как пассажиры, а не арестанты поехали с этими же мужиками из своей столицы. Приехали в с. Усть-Уду, там нас встретили товарищи. Стали опять пить чай, пошли разговоры, то, другое. Но вот приходит наш сопроцессник Ал. Жуков. Забирает нас на квартиру (они жили коммуной человек пять — трое столяров, Алексей стряпухой по очереди с одним товарищем). Тут-то мы и устроились. Немного отдохнув, я и Куликов пошли работать к крестьянам, и Яков пошел пилить шпалы.

Затем наступила весна.

И мы стали наслаждаться ее красотой, открылась река Ангара. Я купил сачок и стал ловить рыбу. Ездили гурьбой кататься на лодках. Ходили по цветы. Чудная, Павел, живописная местность нашего поселка. Самым любимым местом моей прогулки были горы. Утром до восхода солнца я брал газету и отправлялся на горы. Трудно для мня описать всю прелесть этих гор, когда они бывают позолочены восходящим солнцем и над ними высоко-высоко сверкает бирюзовое небо, и так близко к земле пылающая [заря]. Что вот-вот загорится Земля, а когда заходит солнце, то я предпочитаю гулять между гор, по «падям» — так они здесь называются. Тогда эти горы подернуты синеватой дымкой, а небо будто касается их верхушек, и сквозь сосны сверкают лучи заходящего солнца. Что-то волшебное представляется тогда взору, и душа наполняется чем-то неземным, и тогда хочется и обнять всех, хочется простить всем, и чтобы самому все было прощено. Чудно созерцать эту картину и с лодки, когда тихо несет тебя по течению. Вспорхнет где-нибудь стая уток и потонет в сверкающем небе. Я всегда возмущался, когда в это время их убивали. Уж слишком тогда всем хочется жить, да и стоит жить тогда. Ну, прожил я тут шесть месяцев, потом получил паспорт и поступил на пароход в качестве матроса. Проработал на пароходе до 12 ноября. Возил дрова, таскал муку и получал 21 руб., но приходилось много проживать, так что не мог скопить ничего на зиму. Часто бывал в Иркутске. Ходил и в театр нередко. Но главным образом там дороги харчи. Ездил я и по славному священному озеру Байкалу. Как оно, Павел, красиво! Потом пошел пешком в Усть-Уду обратно. Побыл там недели две и уехал в село Залори, где и живу сейчас. Со мной по соседству живет Ал. Жуков Яков остался в Иркутске, Куликов — в Усть-Уде. Недавно получил письмо от Сулама, он в Енисейской губернии, Канского уезда, в деревне Хандельской Тасевской волости.