Постышев - [27]

— Оттого у нас газетные полосы, — сказал Постышев, — пахнут протоколами и заседательскими речами, а не жизнью. Редакторы — живой язык народа перестали слышать. Раздумья людей протоколами заменили. О чем думают люди, что волнует их, как они сами расценивают дела, события, приходится лишь догадываться. Кому-кому, а редакторам нужно ездить в четвертом классе. В чайные, в пивные ходить. Алексей Максимыч, как только приехал в Москву, так его в трактир потянуло. В извозчичий. Послушать, о чем за парой чая говорят. Загримировался специально, чтобы не опознали его. Наши пропагандисты все после лекции спрашивают, какие будут вопросы. Им штатные активисты подсовывают вопросики. По-моему, вопросы нужно слушать не на собраниях — в цехе, в поездах, в столовых.

Фурер слушал Постышева, мысленно соглашаясь с ним, продумывая уже, как сделать, чтоб в самом деле газетный язык стал живым, чтобы на газетных полосах было больше вопросов, волнующих людей труда, интеллигенцию. Он уже по многим встречам с Постышевым привык к его методу проверять свои наблюдения и выводы в беседах с людьми Постышев никогда не поучал, он делился своими раздумьями, вовлекал в спор с собой, выяснял разные точки зрения, когда искал путей к решению какой-нибудь проблемы, злободневного вопроса.

— Сколько, по-вашему, вокруг Харькова в селах живет рабочих?

— Наверное, несколько тысяч, — неопределенно ответил Фурер.

— Больше двенадцати, а точно двенадцать тысяч восемьсот, — сообщил Постышев. — Кто живет в селах, знаете?

— Те, у кого квартир нет, — предположил Фурер.

— Если бы так, это еще полбеды, — раздумывал Постышев. — Многие с сельским хозяйством связаны. А когда у человека свое хозяйство, у него особая психология. Мы считаем, что это рабочие-пролетарии, а они собственники по своему укладу.

Машина подъехала к вокзалу. Площадь уже заполнялась людьми с паровозного, электромашиностроительного, кирпичных заводов. Постышев наказал шоферу ехать на полустанок возле блокпоста и ожидать там, потом прошел к билетной кассе.

В вагоне было уже полно, сизый туман табачного дыма пощипывал глаза, острые запахи мазута, каленого металла, серы, принесенные в складках одежды. Наверное, не проветривали здесь вагоны от рейса до рейса поезда.

Судя по живому разговору, товарищеским обращениям, люди давно знали друг друга. Одни играли в домино и в карты, другие просматривали газеты.

В вагоне еще теснее стало после остановок в пригородах. Проходы забили рабочие с корзинками и мешками.

— Что, Коля, все труднее корм добывать? — насмешливо спросил кто-то рослого молодого рабочего, тащившего в вагон мешок отрубей.

— Ничего нема, — ответил тот: — ни отрубей, ни муки простого помола. Все как сдуло.

— Хлеба, если утром не купишь, потом в очереди напрыгаешься, — сердито вымолвил пожилой полный рабочий в фартуке кузнеца.

— Скажите, Гнат Маркович, — дискантом произнес худой, похожий на стандартные изображения Дон-Кихота попутчик с серебряной светящейся бородкой. — Что на Украине делается! Разве видели, чтобы в Харькове за хлебом в очереди стояли?! Раньше с ним сами набивались крестьяне.

— Про это вы, Николай Николаевич, хозяев спросите. Мы народ трудящийся, — с хитрой усмешкой ответил Гнат Маркович.

— Вроде и уродило на круг сам-пятнадцать, — заметил кто-то.

— Та вы слепые, что ли? — напористо спросил какой-то парень. — Все за границу тащат. Я на станции работаю, так эшелон за эшелоном все в Николаев. Там на пароход — и в Европу.

— А почему не продавать за границу? — раздалось из дальнего угла.

— Это нужно посчитать, кому продавать и как продавать, — наставительно, отделяя слово от слова, говорил Гнат Маркович. — В Германию хлеб гонят. Станки покупают.

— Станки нужны. Без станков сейчас государство жить не может, — уверенно произнес кузнец.

— Поживем — увидим, что нужно: станки или хлеб, завод или поле. — Тон Гната Марковича уже стал раздраженным. — На наш ГЭЗ навезли станков, а загружать их нечем. И станки стоят, и хлеба нет, а из речей не напечешь калачей.

— Станки загрузят, — произнес Постышев, — пятилетка заказов подбросит.

— Про это мы слышали, — после долгой паузы произнес Гнат Маркович. — Вы из приезжих, товарищ?

— Ты не чуешь по мове, — неприязненно пояснил сосед Гната Марковича, — из москалив. Там люди боевые, они нам все политику объясняют и про те и про це. А мы им сальце да мясце. Хлеб за границу, а крестьянству — ничего. Чтоб купить чоботы, нужно десятину хлеба продать.

— Может, про это в правительстве не знают? — спросил парень.

— Знают, — уверенно ответил Гнат Маркович. — Это политика. Сводят «ножницы». Доведут до того, что бесплатно хлеб будем отдавать.

— Не обеднеете, Гнат Маркович, — отрываясь от домино, с явной насмешкой сказал молодой рабочий в армейской гимнастерке.

— Я не обеднею, а ты что жрать будешь? — со злобой произнес Гнат Маркович.

— Кулаков выгоним, сами на их землях будем сеять, — сказал рабочий в гимнастерке. — Батраки на кулаков работают и сами на себя не хуже будут работать.

— Насеяли… Насеяли, — снова раздался дискант. — У нас под Мерефой коммуну организовали, на коровах пашут.

— Вы кулаков не выгоняйте, — насмешливо сказал Гнат Маркович, — они сами уйдут. Попробуйте похозяинуйте. Придумали — кулак! Кулаки всех хлебом кормят. Нельзя тех, кто хлеб добывает для народа, трогать.