Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2 - [186]

. Однако в коммунистических диктатурах в отношении многих из существовавших ранее этнических групп использовалась смешанная стратегия, включающая (1) репрессии и (2) административное разделение в рамках федеральной структуры, если этническая группа была привязана к четко обозначенной территории (как, например, словенцы в Югославии, словаки в Чехословакии и абхазы в Грузинской Советской Социалистической Республике)[942]. Первым аналитическим измерением политики этнической идентичности в посткоммунистическую эпоху является вопрос о том, распались ли этнически разделенные страны после смены режима. Случаи, когда это произошло, можно классифицировать по трем признакам: (a) привел ли распад к образованию новых стран или к административно отделенным этническим анклавам; (b) был ли распад мирным и признан обеими сторонами или нет; (c) произошел ли распад в соответствии с границами прежней федеральной структуры или как-либо иначе. Республики Советского Союза отделились мирно, образовав новые страны, границы которых соответствовали существовавшим ранее границам союзных республик. Распад Югославии также привел к появлению новых стран по образцу существовавших ранее территориальных подразделений, но этот распад произошел насильственным образом. Сербия представляет собой сразу два случая выхода территории из состава государства: тот, который был принят обеими сторонами (Черногория), и совершенный в одностороннем порядке (Косово), тогда как Молдова и Босния и Герцеговина представляют собой случаи формирования этнических анклавов (Приднестровье и Республика Сербская, соответственно). В каждом из этих случаев цель выхода из состава государства помимо формирования нации заключалась в создании этнически более или менее однородных единиц, политическая жизнь которых в меньшей степени зависела бы от этнических противоречий.

В странах, где распада не случилось, этнические разногласия продолжали существовать, и вокруг них формировались патронально-клиентарные сети или, точнее, этнические кланы [♦ 3.6.2.1], которые через партии патронов становились постоянными участниками политической жизни страны [♦ 3.3.7]. Этот факт позволяет нам выделить второе аналитическое измерение, а именно: доминируют ли этнические кланы в политическом ландшафте или нет. Например, венгерское меньшинство в Румынии (и партия Демократический союз венгров Румынии) является, по сравнению с крупными патрональными сетями, второстепенным игроком, но при этом сохраняет свои позиции и балансирует между ними, поддерживая то одну, то другую сеть в коалициях в функционально когерентной манере, без идеологической приверженности[943]. Однако в посткоммунистических странах советской Средней Азии можно наблюдать то, что Кэтлин Коллинз ярко описывает как «клановую политику», когда в патрональных режимах доминируют этнические кланы[944]. В таких странах возникает третье аналитическое измерение, а именно: наличие кланового пакта, то есть неформального соглашения, стабилизирующего отношения между кланами. По мнению Коллинз, такие пакты чаще всего заключаются, когда «(1) общая внешняя угроза побуждает к сотрудничеству кланы, у которых в противном случае были бы обособленные интересы; (2) расстановка сил между основными клановыми фракциями такова, что ни один из них не может доминировать; и (3) легитимный посредник, то есть лидер, которому доверяют все фракции, берет на себя роль сохранения пакта в силе и распределяет в соответствии с ним ресурсы»[945]. Коллинз убедительно показывает, что после транзита клановые пакты были необходимы для создания стабильного режима в советской Средней Азии, а их отсутствие там, где они не были заключены, например в Таджикистане, вызвало гражданскую войну. Однако в православном историческом регионе, в странах, где была клановая политика, например в Украине, отсутствие клановых пактов не привело к этнической гражданской войне во время смены режима. Скорее, на смену периоду олигархической анархии пришел период развития патрональной демократии [♦ 4.4.2, 7.3.4.2][946].

Если клановый пакт присутствует, возникает четвертое аналитическое измерение, касающееся того, стабилизирует ли пакт одно– или мультипирамидальную патрональную сеть. Ярким примером последнего из этих двух случаев является Кыргызстан, для которого была характерна «относительно либеральная политическая среда, экономическая автономия региональных патронально-клиентарных сетей, борьба между северными и южными элитами»[947] и огромное количество нейтральных местных племен, которые подталкивали режим к парламентскому способу ведения коллективных переговоров[948]. Среди клановых пактов в условиях однопирамидальной структуры можно обнаружить различия в их эффективности и продолжительности. В Узбекистане пакт был заключен во время транзита, и продолжал существовать, пережив даже смерть верховного патрона Каримова[949]. Однако в Македонии под руководством Груевского клановый пакт между албанскими и этническими македонскими кланами был заключен после транзита, по сути, после короткой этнической гражданской войны в 2001 году, и в итоге страна распалась именно в соответствии с границами первоначального этнического раскола [♦ 7.3.4.3].