Послевкусие - [5]

Хлоя уже спит, когда я возвращаюсь домой с занятий по управлению гневом. Хоуп, наша няня и соседка снизу, говорит мне, что Хлоя уснула только после трех, так что не будет ничего страшного, если она поспит подольше.

Я разогреваю Хлое обед: мусс из телятины, пюре из грибов шиитаке, шпинат под сливочным соусом и, дабы слегка разбавить цвет и консистенцию, суфле из мускатной тыквы. Всё домашнего приготовления, заморожено и хранится в крошечных отделениях голубого пластикового контейнера для льда. Еще до рождения Хлои мы с Джейком решили воспитывать у нашего ребенка изысканный вкус к еде. Никаких «Хеппи милз», макарон с сыром и — боже упаси! — куриных палочек. Еду я готовлю Хлое сама, иногда по ночам, если мне не спится, смутно надеясь, что умение создать пюреобразную версию моих самых лучших блюд может отчасти восполнить мою, как мне кажется, сомнительную способность быть хорошей матерью.

Уже в семь месяцев Хлоя начала проявлять склонность к экспериментам с едой. Она ест решительно все. Джейк, разумеется, этого не знает. За те три месяца, что мы с Хлоей прожили одни, он практически ее не видел. Наверное, он даже не догадывается, что она уже ест твердую пищу. И поскольку он меня ни разу не спрашивал, я ему об этом не говорила.

Те несколько слов, которыми мы перебросились за прошедшие три месяца, касались исключительно работы: стоит ли переносить часы дежурства охраны; какие сезонные изменения ждут меню; и кому из нас звонить поставщику из-за того, что молодые артишоки в последний раз оказались горькими.

До рождения Хлои мы решили, что Джейк будет заниматься обедами-ужинами, а я два раза в неделю буду готовить ланч — чтобы не утратить навыков, — пока Хлоя не подрастет. После нашего разрыва и моего вынужденного знакомства с правилами Программы защиты от насилия в семье[2], которые запрещают мне приближаться к Николь ближе чем на двести ярдов, я готовлю ланч пять раз в неделю, в то время как Джейк продолжает руководить вечерней едой, а это будет потруднее, поскольку требует особого мастерства и внимания, к тому же он готовит шесть раз в неделю, а не пять, но ведь я занимаюсь еще и нашим ребенком. В своих письмах — которые мне передают его адвокаты — Джейк пишет, что с радостью выкупит мою долю бизнеса, чтобы я могла спокойно сидеть дома и готовить достойную звезды Мишлен[3] еду для младенцев днем, а не по ночам, так будет лучше «для ребенка».

На самом же деле он хочет сказать, что ему и Николь было бы гораздо удобнее, если бы я оставила их в покое и не лезла в их личную жизнь, ту самую жизнь, которую они украли у меня прямо из-под носа.

Вот потому мы и стараемся, вернее, Джейк старается, не встречаться в ресторане, однако время от времени это все же происходит. Мы ведем себя абсолютно спокойно, иногда даже улыбаемся друг другу, поскольку вокруг полно людей. В конце концов, мы профессионалы, и нам надо думать о деле. И все же я стараюсь не смотреть Джейку в глаза, потому что знаю — на меня сразу навалится боль и я, будучи не в силах с ней справиться, начну задыхаться. Обычно избегать его взгляда очень легко, потому что на ресторанной кухне всегда есть чем заняться, чтобы отвлечь глаза и руки.

Поскольку Джейк решительно отказался уволить Николь (очевидно, они видятся не так часто, как ему бы хотелось, хотя и живут у нее), она по-прежнему выполняет обязанности метрдотеля. Честно говоря, видеть, как Николь по-хозяйски распоряжается в обеденном зале нашей «Граппы», мне противно не меньше, чем представлять ее в постели с Джейком. А может быть, и больше.

Хлоя спит дольше, чем ей полагается, и, когда я ее бужу, она куксится и рвется из рук. Я усаживаю ее на детский стул для кормления, но она упрямо отказывается есть, стучит по столику своими крохотными кулачками и отталкивает мою руку, когда я протягиваю ей ложку с едой. После нескольких неудачных попыток столешница (а также руки, лицо и волосы Хлои) покрывается большими пятнами оранжевого, зеленого и бежевого цвета, которые она размазывает, словно маленький Джексон Поллок[4]. Наконец она протягивает ко мне руки, делая пальчиками хватательные движения, и я понимаю, что она просит грудь. Это единственное, что ее успокаивает; она сосет жадно, быстрее, чем успевает сглатывать, и молоко скапливается у нее за щеками.

Хлоя слегка закатывает глаза, ее сжатые кулачки безвольно разжимаются от удовольствия и облегчения. Должно быть, это трудное и утомительное дело — быть грудным младенцем. Нужно уметь выражать свои просьбы без слов, доносить их до людей, которые за тебя отвечают, заботятся о тебе и желают только добра, но иногда проявляют удивительную бестолковость.

Я смотрю, как едва заметно поднимается и опадает ее грудь, как замирают губы; через некоторое время Хлоя перестает сосать и сонно причмокивает. Ее движения и медлительны, и в то же время тщательно выверены, а я умираю от желания узнать, кто же он такой, этот человечек, которого я создала. Я думаю о том, понимает ли она, что я ее мама и сейчас смотрю на нее. Называть себя этим нежным словом, мама Хлои, кажется мне совершенно необходимым, а теперь, спустя семь месяцев после ее рождения, и абсолютно естественным. Словно, называя себя так, я могу исправить все ошибки, которые совершила, будучи женой Джейка.