Послевкусие - [3]

Дверь была заперта, однако лампочка сигнализации не горела, что сразу показалось мне странным: перед уходом Джейк всегда тщательно все запирает и включает сигнализацию. Хлоя к тому времени снова уснула, поэтому я осторожно поставила сумку на одну из кожаных банкеток.

Я тихо прокралась через обеденный зал и вошла в темную кухню, за которой находится кабинет; оттуда пробивался свет свечей. Подойдя поближе, я услышала музыку. Знаменитая ария «Nessun Dorma» — «Пусть никто не спит» — из «Турандот», любимой оперы Джейка. Не в бровь, а в глаз! На мраморном столе для раскатки теста я обнаружила открытую бутылку вина и два пустых бокала. Чтобы добить меня окончательно, они выбрали тосканское «Массето Тенута дель Орнеллайа», тысяча девятьсот девяносто девятого года, — самое дорогое вино из наших запасов. Любовная прелюдия за триста восемьдесят долларов.

Прихватив бутылку, я отправилась в кабинет, ориентируясь по разбросанной на полу одежде. Клетчатая поварская форма Джейка, черное обтягивающее платье Николь, за которое я ее так ненавидела, и черный кружевной лифчик из бутика «Викторианский секрет». Они устроились на кожаном диванчике (Николь сверху, разметав свои черные космы по груди Джейка) и совокуплялись, как дворовые собаки. В угаре страсти они не слышали, как я подошла. Вылив остатки вина себе в рот, я, дабы объявить о своем появлении, запустила бутылкой в стену над диваном.

Прежде чем Джейк успел высвободиться и вскочить, я прыгнула Николь на спину, схватила ее за волосы и дернула со всей силы, какой наградили меня мои темпераментные средиземноморские предки. Николь завизжала и дико замахала руками, ненароком заехав Джейку по мордасам. Он, извиваясь, выбрался из-под нее и попытался схватить меня за руки, но со мной не так-то просто справиться. Гнев и унижение утроили мои силы, и я сражалась, как львица.

Наконец, отчаявшись, Джейк уперся головой мне в спину, обхватил сзади за талию и рванул на себя. Ему удалось меня отодрать, и в результате его могучего рывка у меня в руке остался здоровенный клок черных волос Николь. Она схватилась за свой пульсирующий от боли скальп, и ее вопли перешли в жалобное подвывание. Потом она, голая и окровавленная, свернулась в позе эмбриона и запричитала.

Мои слушатели не сводят с меня глаз, пока я выкладываю им всю правду-матку, даже то, как представляла себе, будто притворно предлагаю Николь помириться, после чего выбиваю из нее дух, и не где-нибудь, а на телешоу Джерри Спрингера.

Когда я замолкаю, чтобы перевести дыхание, я вижу, что у меня дрожат руки: воспоминания спровоцировали выброс адреналина. Я оглядываю своих слушателей. Шон отнял руки от лица и в упор смотрит на меня, словно я только что подтвердила его худшие опасения относительно женщин. Киша скалится во весь рот, показывая белоснежные зубы. Она одобрительно покачивает головой и с нескрываемым восхищением бормочет: «Ни хрена себе».

Ларри старается на меня не смотреть. Он похож на затравленного зверя — типичный задира, но, если его загонят в угол, начинает лебезить перед тем, кто оказался сильнее. Я чувствую, что мои товарищи по несчастью меня понимают и оправдывают, и начинаю думать, что эта идиотская групповая психотерапия, может быть, не такая уж ерунда.

Всю серьезность своей ошибки я понимаю лишь в тот момент, когда мой взгляд останавливается на Мэри Энн. Очевидно, эта мысль пришла ей в голову гораздо раньше, чем мне: подобное представление на национальном телевидении здорово подорвало бы авторитет мисс Училки как специалиста, способного научить людей справляться с гневом. Эмоции в очередной раз взяли надо мной верх, и с каким-то ощущением фатальной неизбежности я понимаю, что этот раз далеко не последний.

Когда все расходятся, Мэри Энн говорит мне, что в моем случае прогресс не очевиден и обычного курса занятий мне явно недостаточно. Со мной придется повозиться, и не нужно быть лицензированным работником медико-социальной службы, чтобы понять: мне требуется серьезная помощь. После этого она сует мне в руку клочок бумаги с именем и телефоном человека, которого считает превосходным врачом. И через пару секунд добавляет, что хотя она и не имеет права настаивать на индивидуальных сеансах, но все же надеется, что я прислушаюсь к ее совету. Затем, как ни странно, смекнув, что я не испытываю к ней доверия, она меня добивает.

— Мира, — говорит она, впервые глядя мне в глаза, — вы должны это сделать, и не столько ради себя, сколько ради Хлои.

На первом этаже я останавливаюсь, чтобы купить в автомате банку диетической колы. Уже далеко за полдень, и все, кто дожидался тут суда, разошлись. Мое публичное выступление вымотало меня морально и физически, и по дороге к автобусной остановке я жадно глотаю колу. К тому времени, когда я добираюсь до Западного Бродвея, банка уже пуста, и, садясь в автобус на Виллидж, я швыряю ее в мусорный контейнер, в последний момент успевая заметить, что к мокрому боку жестянки прилипла маленькая белая бумажка, — так билет до станции «Здоровая психика», выданный мне Мэри Энн, исчезает в груде мусора.

Глава 2

Человек никогда не знает, на что способен. Нет, серьезно, ты никогда не сможешь понять, что ты за человек, пока не ощутишь на своих запястьях холодную сталь наручников. Какие чувства охватывают тебя? Боль? Ужас? Сожаление? После драки с Николь на меня надели наручники, чтобы защитить от самой себя, как сказала мне женщина-полицейский, когда, положив руку мне на голову, деликатно и, как мне хотелось бы думать, с сочувствием помогала забраться на заднее сиденье патрульной машины. Я всю жизнь работаю руками, и мне дико и страшно, что они теперь обездвижены. Но, сидя на заднем сиденье машины, я упорно, до боли выворачиваю шею, чтобы через заднее стекло видеть уменьшающиеся фигурки Джейка и Николь. Джейк обнимает ее за плечи, прикрытые белой обеденной скатертью и вздрагивающие от рыданий; помню ощущение странной отрешенности, словно смотрю по телевизору сериал, терпеливо дожидаясь следующей рекламной паузы. Только когда Джейк и Николь скрылись из вида и я с усилием вернулась в нормальное положение, чувствуя, как наручники неприятно натирают кожу, я обнаружила, что клок черных длинных волос Николь накрепко засел между передними зубами и щекочет мне нижнюю губу. Помню, что подумала только: «Черт, это еще откуда?» Никаких угрызений совести, прости господи. Никакого чувства вины. Лишь абсолютное неверие в то, что произошло.