Последняя жатва - [77]

– Так вот что ты подумал, увидев эти штуки? – Он смеется, подбирая коробку с презервативами с земли. – Уж кто-кто, а ты должен понимать, почему они мне нужны. Я не могу дарить свое семя каждой встречной, разве не так? Благословенно семя сие.

– Не знаю, о чем ты толкуешь, но заруби себе на носу – держись подальше от моей семьи и особенно от Джесс. Тебе это понятно?

– Ты так ничего и не просек. – Он ухмыляется. – Ты до сих пор не знаешь, кто я такой.

– Очень даже знаю – ты всего лишь мелкий, подлый наркодилер. Я видел приходно-расходные книги моего отца, и твое имя упомянуто там не раз и не два. Наверное, тебе было в кайф брать у него эти деньги? Подсаживать порядочного человека на метамфетамин?

– Метамфетамин? – Он смеется. – Думаю, тебе и правда легче проглотить именно такую, менее горькую пилюлю.

– Менее горькую, чем что?

– Чем правда! – Он распахивает глаза так широко, как только позволяет его стянутая рубцами кожа. – Ты всегда предпочитал прятать голову в песок. Я никогда не понимал, зачем тебе это нужно. Ведь у тебя был такой потенциал. Золотой мальчик с золотым тельцом.

– Что тебе известно о том теленке? – Я угрожающе надвигаюсь на него. – Это был ты?

– Опять ты за свое, бежишь впереди паровоза и заостряешь внимание не на том.

– Тогда просвети меня. – Теперь я уже стою вплотную к нему, нос к носу. – На чем, по-твоему, мне следует заострить внимание?

– Твой драгоценный папаша не покупал у меня метамфетамин. – Ли не отступает ни на дюйм. – Он от меня откупался.

– Ах, вот как? – Я смеюсь. – И за что же он тебе платил?

– За то, что посеял свое семя там, где ему было не место.

Меня по спине подирает мороз. Я вспоминаю, как Нили рассказывал мне, что отец имел слабость к женскому полу. Как мама сказала, что он навлек позор на нашу семью. Как мисс Грейнджер просила показать ей свидетельство о рождении Ли.

Возникает такое чувство, будто земля уходит у меня из-под ног, я падаю в бездну и мне не за что ухватиться.

– А ты и не знал, что мы с тобой родились в один день? – Ли облизывает свои покрытые рубцами губы. – Между моим рождением и твоим прошло всего несколько минут. Я должен был родиться на пару месяцев позже, но все равно появился на свет первым. Как видишь, я всегда буду на шаг опережать тебя, братец.

Его инициалы, написанные на полях страницы семейной Библии с нашим генеалогическим древом… а цифры 11:26 обозначали не библейский стих, а точное время его рождения. Если он родился первым, то значит ли это, что шестым является он?

– Как давно моему отцу стало известно о тебе? – спрашиваю я и пячусь, пошатываясь и стараясь удержаться на ногах.

– Он знал с самого первого дня, а мне мама рассказала, чей я сын, только когда уже лежала на смертном одре – это было в прошлом году. Я пошел к нему, сказал, что мне просто хочется познакомиться с ним, общаться, узнать его поближе, но он решил, что слишком хорош для такого, как я. И просто дал мне денег, а я их взял и продолжал брать еще и еще. А когда я пригрозил, что расскажу всем, что я его сын, он начал открывать мне тайны. Рассказывать об этом городе и о дьяволе. Я думал, что мы с ним наконец начали сближаться, что между нами устанавливаются настоящие отношения, а потом он пришел ко мне в тот вечер и сказал, что согрешил и что настало время все исправить. И преподнес мне подарок. Сказал, что это семейная реликвия, дар из прошлого, над которым трудились несколько поколений. А еще он сказал мне, что я избранный. Особенный.

– Что он тебе подарил? Этот подарок… Что это было? – ухитряюсь выговорить я, хотя едва могу дышать, и мою грудь будто сжимает стальной обруч.

– Наш добрый старый папа велел мне открыть свой дар ровно в девять. Он сам завернул его в подарочную бумагу. Я так радовался, думая, что он наконец признал во мне своего сына, принял меня. Я даже начал собирать свои вещи, думая, что скоро перееду в ваш дом, стану настоящим Тейтом, а потом БУМ! – истошно кричит он. – Бум! Бум! Бум! – вопит он, бегая кругами и ударяя кулаком то по трейлеру, то по своей голове чуть выше виска.

– Этого не может быть… – Я наклоняюсь и упираюсь руками в колени, тяжело дыша – Он не смог бы сотворить такое. Он был хорошим человеком.

Ли приближается ко мне, но я вижу его смутно, все расплывается перед моими глазами.

– Как ты можешь так говорить после того, как он пытался убить и тебя?

– Откуда ты это узнал? Как ты вообще мог об этом узнать? – Мои глаза щиплет от наполняющих их слез, и я бессильно опускаюсь на землю.

– Теперь уже слишком поздно, – говорит Ли, садясь передо мной на корточки. – Мы с тобой как Каин и Авель. Как ты можешь этого не видеть? Что еще мне надо сделать, чтобы открыть тебе глаза? Один из нас должен умереть, чтобы второй мог жить полной жизнью.

Я не могу не думать о мисс Грейнджер… о том, что у нее на стене фотография Ли была приколота кнопкой под колонкой, посвященной семейству Тейтов, и о том, как она сказала: «Если только это не ты сам».

Я смотрю на него, напрягая все силы, чтобы сосредоточиться на его лице, и теперь вижу сходство – светло-голубые глаза, широкий лоб, чуть заметная ямочка на подбородке. Как у отца. Как у меня.