Последняя тайна Варяжской Руси. Мифы и правда о русской цивилизации - [40]

Последнее, что осталось у Селибура, – верная дружина. «Тру варинг», как переводил это понятие академик Рыбаков на свой шведский язык.

Когда Мстивой (Мистав в немецких хрониках) вместе с герцогом саксонским Германом Биллунгом осадили Старигард, Селибур сложил оружие, чтобы его «родственнички»-ободриты вместе с саксонцами пощадили город. Впрочем, не все саксонцы желали увидеть в том противостоянии вагрийскую кровь. На стороне Селибура сражался заклятый враг герцога – его племянник граф Вихманн Биллунг. После этого поражения ободриты, с благоволения герцога, подчинили вагрийское княжество, а на престоле в Старом городе оказался сын Селибура Седерик. И только потому, что его отец вовремя сложил оружие. Граф Вихманн бежал в Волин (или в Юмну к Палнатоки), а князь Селибур был изгнан. Его следы в истории теряются. Но я знаю, куда они могут вести… Галлюцинации иногда бывают содержательнее учебников по истории.

И дружина ушла с Селибуром. Дружина… слово-то какое!

Когда в конце 1917 года к власти в России пришло «рабоче-крестьянское» правительство, оно тоже состояло, в каком-то смысле, из «варягов». Только выходцев не с Балтийского, а с Мертвого моря. Различие состояло еще и в том, что этих «варягов» никто не звал, и, в отличие от исторических, они играли не в свою игру, мимикрируя под рабочий класс и под его социальные проблемы. Отношения к которым не имели никакого.

Я отнюдь не собираюсь давать им националистическую оценку, вспомнил я авангард революционеров только потому, что в их профессиональной среде действовал принцип дружинности. Они тоже как бы сидели в одной лодке. Потом, правда, состав этой лодки перетрясли. Под нового Хозяина.

Я бы даже мог сравнить его с князем, но князь, переплывший с варягами море, никогда не будет считать их «пылью своих сапог», «человеческим материалом» для своей политики. А в остальном мы действительно наблюдаем дружину, в которой никто не искал для себя привилегий, никто и подумать не мог о материальных или имущественных выгодах. Независимо от того, какой национальности были эти люди.

Они питались идеей, они были пронизаны своим социальным мифом до мозга костей, а мысль Карла Густава Каруса о бытии и внутреннем смысле человеческого существования объясняла, почему эти люди всем шелкам и парче предпочитали строгий армейский френч. Один на все случаи жизни. Их бытие не противоречило их лозунгам.

Когда мы сегодня наблюдаем политиков, купающихся в роскоши и достатке, то понимаем, что внутренний смысл их существования далек от любви к Отчизне. Независимо от того, что изрекают эти люди. Бытие не только определяет сознание, бытие им питается. Так что истинный смысл «политики достатка» звучит так: «Отними и присвой!»

Это очень похоже на боевой промысел варяга, разница только в том, что не бывает богатых варягов. То, что они отнимали в бою, не идет ни в какое сравнение с тем, что представители сегодняшней элиты отнимают без боя.

Когда я ссылался на высказывания Каруса, то скромно умалчивал, что прерогативу бытия мы наблюдаем далеко не всегда. А точнее – до тех пор, пока сознание не идеологизировано. Пример обратного можно наблюдать в христианском мире: нравственные принципы борются с человеческим бытием, создавая для плутов, крохоборов и лихоимцев проблему совести. К сожалению, большая часть людей научилась находить для себя компромиссы между требованиями религиозной морали и бытием, изменить которое человек не в силах. «Не согрешишь, не покаешься!» – такова их подлинная мораль. Просто потому, что раскаяние – очень удобный механизм, допускающий обращение греха. Человек ничего не хочет менять. Для того чтобы что-то менять, нужно сделать усилие над собой, а это для большинства неприемлемо. А вот создать образ веры, нравственности, духовности, создать второе «я», отвлеченное от реальной жизни, – простой и доступный для них путь.

С другой стороны, у определенной части общества всегда существовал мотив «не быть такими, как все». Этот мотив стимулировал человека отличаться. Не важно, чем – главное, отличаться от большинства. Отличия складывались в типовые формы, которые принято называть неформальными группами.

Неформальная группа обязательно открыто заявляет о своих отличиях. Если внешних признаков не существует, теряется сам смысл существования неформальной группы.

Сегодня подражание традиции выглядит именно как подражание, и только. Варяги, к примеру, ничем не отличались от людей своего времени. Их прически были не символом несогласия, а традицией того народа, который они представляли. Их оружие не отличалось от оружия франков, одежда была всего лишь одеждой IX–X веков. Появись варяги сегодня, мы наблюдали бы коллективы художественной самодеятельности, известные под вывеской исторической реконструкции. Но смысл бытия состоит в том, чтобы жить своей историей, а не чужой. И не рядиться в чужие одежды, выдавая их за свои. Другое дело, что моя история может быть тесно связана с делом того балтийского народа, который в восточнославянской традиции и называется варягами. С его бытием и сознанием. И мне для того, чтобы быть варягом, не нужно надевать на себя кольчугу. Люди, сегодня примеряющие кольчуги,