— Сын, дочь? — спросил он, кивнув на запеленатого ребенка, лежавшего на кровати и с удивлением смотревшего на незнакомого человека.
— Сын, — ответила Наталья.
— Тоже в колхоз вступать не будет? — Зиновьев снял шапку и начал расстегивать полушубок.
— Не знаю, ему еще надо вырасти, — ответила Наталья и улыбнулась, глядя на сына.
Хозяйка дома сразу понравилась Зиновьеву. Она смотрела на него открыто, даже с вызовом, нарочито подчеркивая свою самостоятельность. И Зиновьев подумал, что будь у нее другой характер, она не смогла бы долго выдержать здесь. И еще ему бросилась в глаза ухоженность жилища. В избе было довольно уютно. Даже неровный пол, сделанный из самодельных неструганных досок, блестел чистотой. На столе, у печки — прибрано. Везде видна заботливая женская рука. «Жизнь неистребима, — думал Зиновьев. — Человек быстро приспосабливается к любым условиям».
Зиновьев пристально посмотрел Наталье в глаза. Она опустила голову, кончиками пальцев одернула кофту. Потом подошла к сыну и, повернувшись лицом к гостю, сказала:
— Вы шубу-то вешайте. Там возле двери крючок. — Бросила взгляд на Евдокима и спросила: — Может, чаю с дороги выпьете? На улице-то зябко.
— Чай всегда к месту, — ответил Зиновьев и, повесив шубу, сел к столу. — У вас, говорят, и рыбка есть?
— Ловим помаленьку, — скромно заметил Евдоким и вышел в сени за рыбой.
Он принес вяленого язя и кусок соленого осетра. Зиновьев принялся сначала за вяленую рыбу. Пока он чистил ее, Наталья навела чай, благо печь была истоплена и кипяток имелся. Заваривала она его листом смородины и сушеной малиной.
— Сахару только нету, не обессудьте, — сказала она.
— Я тоже не всегда с сахаром пью, — ответил гость и обратился к Евдокиму: — А ты чего стоишь? Садись. Неловко как-то. Гость чай пьет, а хозяин рядом стоит.
Евдоким сел. Наталья устроилась на кровати рядом с сыном. Их обоих разбирало любопытство. Они ждали, что скажет председатель, но он не торопился начинать разговор.
Попробовав язя, Зиновьев принялся за осетра. Ел он не торопясь, то и дело прихлебывая из кружки чай. Потом отодвинулся от стола и заметил:
— Неплохо единоличник живет. Так ты скоро не только против коллективизации, но и против советской власти агитировать народ начнешь.
— Какой я агитатор, — обиделся Канунников и развел руками. — Расписаться и то как следует не могу.
— А тут и расписываться не надо, — заявил Зиновьев. — Прав тот, у кого больше на столе. Сейчас больше у тебя.
— Но ежели единоличник лучше живет, зачем тогда ему колхоз? — возразил Евдоким. — Человек завсегда стремится к лучшему.
— Это ты правильно заметил. И колхозы создали для того, чтобы людям лучше было. Пока не все получается, но то, что будем жить лучше тебя, сомнений нет.
— Вот когда будете, тогда и я в колхоз вступлю.
— Тогда мы тебя не примем, — нахмурил брови Зиновьев. — Знаешь поговорку: «На чужой каравай рот не разевай!» Чтобы создать добро, нужно поработать.
Зиновьев играл из себя бодрячка, а у самого скребли на душе кошки. Дела шли хуже некуда. Беда была не только в пожаре, он лишь усугубил ее. Зиновьев словно попал в заколдованный круг и не знал, как оттуда выбраться. Началось все уже с самой организации колхоза.
Зиновьева прислали в Луговое из района, где он работал в земельном отделе райисполкома. Решение об этом было для него крайне неожиданным.
Еще несколько месяцев назад о немедленной всеобщей коллективизации не было и речи. Она началась после приезда Сталина в Сибирь. Вождя сильно напугало невыполнение плана по хлебозаготовкам. Крестьяне не хотели сдавать зерно по ценам, установленным государством.
В середине января Сталин выехал в Сибирь. 18 января он провел заседание Сибирского крайкома ВКП(б) совместно с представителями заготовительных организаций в Новосибирске. Через четыре дня Сталин выступил на совещании, посвященном выполнению плана хлебозаготовок в Барнауле. А 23 января произнес речь на заседании Рубцовского окружного комитета ВКП(б), в которой тоже говорил о хлебозаготовках. Все его речи сводились к трем основным пунктам.
Во-первых, любой ценой не только выполнить, но и перевыполнить план хлебозаготовок. Во-вторых, широко и повсеместно применять против кулаков статью 107 Уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшую уголовное наказание за отказ сдавать хлеб государству по установленным ценам и его полную конфискацию. Откуда Сталин взял, что в каждом кулацком хозяйстве упрятано по 50–60 тысяч пудов хлеба, никто не мог понять. Все провалы со сдачей он объяснял тем, что прокуроры и судьи живут на квартирах у кулаков и поэтому прикрывают их. «Что касается ваших прокурорских и судебных властей, то всех негодных снять с постов и заменить честными, добросовестными советскими людьми. Вы увидите скоро, что эти меры дадут великолепные результаты и вам удастся не только выполнить, но и перевыполнить план хлебозаготовок».
Но, говорил Сталин, этим дело не исчерпывается. Гарантии того, что со стороны кулаков не повторится хлебный саботаж, нет. Чтобы избежать этого, необходимо развернуть строительство колхозов и совхозов. И это был третий, и главный, пункт его программы решения хлебного вопроса. После отъезда Сталина и началась массовая коллективизация крестьян. Зиновьев сам принимал в ней участие.
