Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [67]

Господа офицеры уже собираются внизу.

Сэвулеску ликует и кувыркается на постели.

— В Р., братцы... Увидим дамочек.

Восторги и восклицания; Хараною в спешке не может отыскать свои ботинки.

— Ребята, а может, это война? — подозрительно спрашиваю я.

— Какая там война, Георгидиу, какая война, друг? Приказ-то какой: отводить посты с границы или укреплять их? Домой, друзья... Идем в Р.!

Мы как сумасшедшие несемся вниз, в ложбину, прямо через заборы и луга. Там, в лагере, среди землянок, возбуждение, беготня. Офицеры из других рот растерянны. Узнаем еще одну новость: есть приказ раздать солдатам боеприпасы.

— А как же иначе? — объясняет кто-то. — Ведь так легче будет все унести.

В эти воскресные послеполуденные часы солнце светит так, будто и оно само — на прогулке, а не на работе.

Оришан размахивает газетным листом, отпечатанным только на одной стороне. Огромные черные буквы специального выпуска: завтра в пять часов созывается совет короны.

Мы облегченно вздыхаем... Мы уходим отсюда.

В это время все складское имущество водружается на спины солдат.

— Уже известно, что принято окончательное решение сохранять нейтралитет... Отводятся все войска... Смотрите, идет капитан Димиу.

Отяжелевшая массивная фигура нашего командира батальона обрисовывается на тропинке как силуэт какого-то спокойного исполина в хаки.

— Пошли к нему, узнаем, ведь он был в штабе полка. Прежде чем он успел спуститься, мы окружаем его всей группой на склоне, словно чабана.

Он снимает кепи, вытирает пот, пышные белокурые усы и говорит — скорее со страхом, чем торжественно:

— Господа, война... И меня произвели в майоры. — Он указывает на широкие погоны на плечах. — А теперь сядьте здесь, на траве, я вам прочту боевой приказ. — И злобно — солдату, который ошалело прислушивается. — А ты что тут торчишь? Пошел отсюда, так твою...

Никто не произносит ни слова. Подождав, пока мы уселись, новоиспеченный майор продолжает:

— Господа, обращаю ваше внимание на то, что это — боевой приказ, война, а не маневры, как в прошлый раз.

Уточнение излишне. Мы сидим на траве, тесно сгрудившись, с мокрыми ногами. Он вынимает из кармана блокнот и диктует:

— «В пять часов — сбор батальона по ротам в лагере. В пять часов тридцать минут — раздача обмундирования.

В пять часов сорок пять минут — каждому солдату выдать по двести боевых патронов.

В шесть часов третий батальон строится в маршевую колонну и направляется в деревню Дымбовичоара, где стоит полк.

Двадцатый полк выстраивается на шоссе Вама Джувала в следующем порядке:

Третий батальон поротно: девятая, десятая, двенадцатая роты.

Второй батальон поротно: пятая, шестая, седьмая, восьмая роты.

Девятая рота составляет авангард полка.

Вторая рота находится в распоряжении бригады.

В восемь часов вечера полк начинает движение по направлению к Вама Джувала».

Лежа на траве, я записываю этот первый боевой приказ по румынской армии в великой войне на почтовой открытке с потрепанными углами — единственном клочке бумаги, оказавшемся у меня в кармане и прихваченном неизвестно с какой целью. Я думаю, кому его потом передать, и в душе у меня неожиданно возникает огромная пустота. Горный пейзаж теперь — чередование длинных закатных теней и яркого солнца.

Майор с усилием сосредоточивается:

— Кто командует первым взводом девятой роты? Кто-то называет мое имя, и мне кажется, будто это уже не я.

— Георгидиу, сегодня вечером вы будете в голове авангарда. Умеете развернуть строй? Вышлите в патруль отборных солдат. Господа, заранее выставьте охранение на флангах. А теперь прошу выполнять приказ. И да поможет вам Бог.

Книга вторая

7. Первая ночь войны

В течение следующего часа в лагере происходит невообразимая суматоха. Старшие унтер-офицеры разрываются на части, носятся из конца в конец, ругаются, орут, швыряют вещи как попало в руки солдатам. Однако мне кажется, что все идет слишком медленно и мы не успеем подготовиться к назначенному часу. Часть людей выстроилась поротно перед землянками и получает военные ботинки по списку, выкликаемому младшими командирами. Некоторые проявляют преувеличенное веселье, другие отвечают вымученными улыбками. Мысль, что в восемь часов вечера будет открыт огонь, что остающиеся два часа обязательно истекут — как истекали они в ожидании на вокзале, в канцелярии, в ожидании послеобеденного визита, — терзает меня, как иссушающая лихорадка. То, что мне предстоит штурмовать траншеи, занятые противником, попадать под артиллерийский обстрел, как это описывается в книжках, ошеломляет меня словно неумолимая судьба, начертанная невидимой рукой.

Уже сорок лет страна не воевала, книжки для чтения остановились на странице 77[22], и вот теперь именно я открываю огонь. Мне это кажется странным и великим совпадением.

Офицеры держатся гораздо молчаливее солдат. Капитан Флорою, маленький, белокурый, с преждевременно увядшим лицом, советует мне оставить людей на попечение унтер-офицеров и старшин, а самому пойти уложить вещи. Мне кажется это глупостью, бессмыслицей.

— Вещи? Да разве мне будут нужны эти вещи? Останусь ли я в живых через пять минут после первого сражения?