Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [100]

Означает ли это расовую неполноценность?

Разве они состоят не из той же плоти, не из тех же нервов, что и мы? И что у них за душа, если они могут вынести такое?

И в самом ли деле существует избранная раса, раса людей, которые способны на то, на что не способны мы? Но тогда я должен сделать соответствующие выводы, пересмотреть всю историю моего народа, выяснить все его будущие отношения, его планы на будущее, которые следует соотнести с его скромными возможностями.

Я не верил ни во что, даже в Бога... И этот день, показав мне ограниченность моей воли и индивидуальности по сравнению с другими, обнаружил мою жалкую неполноценность. Достаточно было появиться немцам... огню двух батарей...

И все же солнце стоит высоко в небе и друзья меня ждут... целая рота, сколоченная заботами Оришана, наша рота, созданная им на нашу ответственность, из ничего — как дом, как статуя, как сад, насаженный собственными руками, она придает нам гордости, и мы чуть ли не радуемся, что отстали. Мы выстроили по всем правилам сто с чем-то человек, которых принесли в дар своей родине, оставили позади небольшой арьергард и двинулись вперед.

12. Wer kann Rumänien retten [40] ?

Лишь наткнувшись на медленно догорающий мост, пройдя несколько опустевших сел и увидев другой горящий мост, мы понимаем, что происходит на самом деле. Оришан горько усмехается, когда мы идем в обход, ища брода:

— Они не надеются вернуться.

То и дело оглядываясь, прислушиваясь к тому, что творится позади, после тридцати километров изнуряющего марша под вечер мы догоняем на окраине Надь-Вароша батальон, который с равнодушием механизма преподносит нам сюрприз: мы остаемся на передовой. Я так измучен, так плохо владею собой, что с трудом удерживаюсь, чтобы не заорать от бешенства.

Капитан, снисходительный и женоподобный, дружески меня утешает, удивляясь (как крестьянин, который намеревался бросить собаку в городе и вдруг находит ее возле своего дома, под передком телеги), но и искренне радуясь тому, что я вернулся из долины, где он меня бросил. Кстати, одна рота, ушедшая намного раньше моей, обстрелянная артиллерией, разбрелась, затерялась, и о ней до сих пор ничего не слышно.

— Братец, Георгидиу, подожди, господин майор пошел к командующему, он объяснит, что наша часть измотана.

Ответ приходит лишь на заре, и мы идем квартироваться в село, где находим чуть ли не целый армейский корпус или, по крайней мере, дивизию, в самом невероятном беспорядке.

После того как мы с трудом находим конюшни и две комнаты, в которых можно отдохнуть, нас целый день вызывают в полк для получения административных распоряжений, для оформления документов. Мне дают первые письма, пришедшие с родины. На одном конверте крупный, с наклоном почерк моей жены. Я кладу его, как и другой, от мамы, в карман френча, не читая. После большого перерыва мы впервые встречаем полковые службы, и у нас целый день занимает заполнение различных бланков, писание отчетов, объяснений. Мы не получали офицерское жалованье и должны получить его и расписаться в ведомости. Посылаю деньги, с которыми мне нечего делать, по двум известным адресам, без особой надежды на их доставку. Думитру приносит известие, что мой походный сундучок взломан.. . или сломан.. . короче, пуст. У нас осталось лишь то, что на нас надето.

Идем по дороге к центру лагеря, Оришан шепчет подавленно:

— Wer kann Rumänien retten?

— Что ты хочешь сказать?

— Я дважды прочитал газеты. Мы проигрываем войну.

— Что же тут можно поделать?

— Двадцать пять тысяч пленных у Туртукайи.

— Нашим генералам незнаком простейший тактический принцип: плохо начавшееся сражение не следует продолжать, а надо завязывать другое, как Жоффр на Марне.

Митикэ Рэдулеску возмущен.

— Неужели вы верите всем этим глупостям про Туртукайю? — Он багровеет от гнева. — Верите всем немецким выдумкам?.. — И уходит, почти демонстративно повернувшись к нам спиной.

Оришан долго смотрит ему вслед, потом берет меня за локоть:

— Ты думаешь, порядочные люди там, дома, сколько бы их ни осталось, знают, как ведется румынская война? Понимают, что немцы дойдут до Бухареста?

— Может быть, да... Может быть, нет. Он смотрит на меня тяжелым взглядом...

— Послушай, Георгидиу, один из нас, а может быть, и оба, должны поехать в Бухарест... Нужно найти там людей, которые захотят нас выслушать, пока еще не поздно.

— Как же, отсюда уедешь... Он подходит ко мне вплотную:

— Я говорил с Димиу. Может быть, отыщется какое-нибудь поручение. Говорят, нужно будет послать одного офицера, чтобы он доставил транспорт из тылового эшелона.

Я горько усмехаюсь.

— Поедет, конечно, адъютант полка или еще кто-нибудь...

— Майор Димиу сделает так, чтобы это был один из нас.

— Но что, по-твоему, можно сделать там?

— Поговорить с каким-нибудь влиятельным членом парламента, который раскроет глаза всем остальным.

Я сорвал с дерева ветку и считаю на ней листья.

— Послушай, Оришан, если мы попадем туда, нам останется одно-единственное средство: револьверы. Хватит у тебя на это смелости? Если хочешь, давай дезертируем... В состоянии ты это сделать?

Он задумывается.

— Это слишком сложно...: — Тогда будь что будет.