Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [101]

После обеда я сплю часа два и, проснувшись, вспоминаю о письмах. Мама сообщает, что дома все в порядке и умоляет: «Штефан, дорогой, молись богу каждый вечер, он наша единственная надежда... будь благоразумным. Веди себя, как все остальные». Бедная мама, как, по ее мнению, ведут себя «все остальные». Жена на длинном листе сиреневой бумаги благодарит меня за дарственную. «Это был настоящий сюрприз, меня удивило... что ты там, на войне, думаешь обо мне... Еще раз благодарю тебя за то, что ты так мило повел себя в этом деле, и очень жалею, что в последний раз мы расстались немного холодно. После твоего отъезда я очень грустила и на третий день уехала из Кымпулунга. Одна . . со служанкой... мы едва нашли места в поезде. Здесь все в порядке. Пиши мне как можно больше. Напиши, куда ты положил ключ от американского письменного стола, где документы... Вчера я была у мамы, ведь я целыми днями одна... Целую тебя, напиши, как ты себя чувствуешь. Это правда, что вы все время наступаете? Здесь все этому очень рады».

Ключ от стола, документы, я повел себя так мило... Что мне до всего этого?.. У них там есть «завтра». Но что они знают о том, что представляло собой «вчера» в селе Сэсэуш? Фраза «ведь я целыми днями одна» вызывает у меня улыбку, не потому, что я узнаю ее такую привычную и почти машинальную ложь, а потому, что вспоминаю, сколько я страдал из-за нее. Теперь все это словно осталось на другом берегу, и нас едва связывает тоненькая нить случайной мысли.

Единственный вопрос волнует меня — со стороны, как любителя живописи: «Как выглядит этот мир сейчас, когда армия ведет войну? Какова атмосфера на улицах, в ресторанах, как они разговаривают за обедом? Я отдал бы все что угодно, чтобы увидеть сейчас хотя бы один экземпляр большой утренней газеты, прочитать, каким шрифтом? под какими заголовками? идут сообщения о войне.

— Спишь, Георгидиу? — спрашивает меня с соседней кровати Тудор.

— Сплю ... вернее, спал ... Сейчас читаю письма из дому...

— Пошли поглядим коней Корабу.

Соседняя конюшня, в которой капитан Корабу держит четырех коней, свою военную добычу, превратилась в место офицерских свиданий.

— Вот этот — из конюшен Эстергази, — с гордостью показывает новый владелец на рыжего коня, в белых чулках, сухощавого, нервного, как скаковой жеребец. — Я забрал его у одного графа.

Чтобы пополнить свою конскую коллекцию, Корабу подстраивал гусарским патрулям самые хитрые ловушки. Впрочем, захватил он только трех, четвертого выбрал на попавшемся ему по пути конном заводе и оплатил, при специально приведенных свидетелях, полновесной монетой. Мы любуемся четырьмя стройными жеребцами, игривыми, как струи источника, равнодушно, как картинкой.

— И что вы будете с ними делать, господин капитан? Он искренне удивлен.

— Как это, что делать? Ведь в мирное время один такой конь стоит годового жалованья.

— Конечно, майору лошади необходимы, — думая, что дополняет его мысль, шутливо подхватывает лейтенант-снабженец.

Но капитан отвечает довольно-таки сухо:

— Майорами станете вы, интендантские воры ... А у меня будет завод скаковых лошадей.

— Почему воры, господин капитан, почему вы обзываете нас ворами?

— Поглядите-ка на него, — с презрением кивает в его сторону капитан, поглаживая шелковистую гриву рыжего. — Посылают они нам пищу или не посылают, она все равно заносится в ведомость. Да и тогда, когда посылают, грабят крестьянские дворы, а потом приписывают, да еще с надбавкой.

Мы все смеемся, смеется фальшиво и лейтенант, но до нас и в самом деле дошли слухи, что служащие интендантства составили себе и переслали домой — уверенные, как всегда, что выйдут сухими из воды, — целые состояния.

Желая все сгладить, лейтенант приглашает нас на дивизионный склад и угощает папиросами и хорошим бутылочным вином. По дороге я разговариваю с Оришаном и Тудором Попеску.

— Лейтенанта я понимаю, он знает, что вернется, но Корабу?

— Да, это странно ... такая уверенность.

Корабу внушает мне какой-то тихий ужас, как больной, который в отличие от всех окружающих, не знает, что впечатление испытываемого им благополучия и довольства — лишь признак приближающейся агонии, и строит планы на летние каникулы.

На улицах села, превращенного во временную столицу военного царства, — движение телег, фургонов и даже автомобилей; обозные повозки и пушки, брошенные на обочинах дороги, вызывающе отметают какую бы то ни было мысль о порядке.

Дворы забиты телегами и повозками, словно постоялые дворы в дни ярмарки, люди суетятся, шныряют туда-сюда.

Вино и закуски — вероятно, из дивизионной столовой — превосходны.

— Неделю-другую, сколько мы тут простоим, мы твои клиенты, Василиу. Создадим тебе рекламу.

Низкорослый лейтенант со светлыми усиками удивляется:

— Вы думаете, мы простоим здесь две недели?

— Три дня, самое большее — неделю. Три дня? Ради этого нас сюда привели?

Мы встречаемся с друзьями и решаем вечером поужинать все вместе — Тудор Попеску, Оршпан, Митикэ Рэдулеску и я.

Но, как видно, денщики уже раструбили про наш банкет, потому что напрашиваются и другие.

— А что ты принесешь? Нет, жареные цыплята у нас есть ... И сардины тоже.