Последняя ночь Александра Македонского - [14]

– Я встретил раба твоей матери, – глядя ему в лицо, спокойно предупредил Леонид. – Он попытался скрыться от меня.

Сжав губы в чёрточку, мальчик безмолвно поднял руки. Леонид ощупал его одежду, повернул мальчика спиной к себе и повторил осмотр. Ничего не обнаружил, забрал факел и вышел. Мальчик прислушивался и, когда шаги воспитателя удалились, опустился на живот, пролез под основанием шатра, раздосадованный, что холстина всё же чуть дрогнула.

Почти бесшумно, он босиком прокрался к старому дубу и осмотрелся. Потом по локоть сунул руку в чёрную пасть дупла. Непроизвольный сдержанный крик вырвался из его груди, растревожил ночной лес. От выдернутой из дупла руки отлетела змея, упав на траву зашипела, прошуршала и скрылась в кустарнике. Высасывая из ранки на пальце яд и сплёвывая его, мальчик обернулся к зарослям деревьев. Из зарослей показался Леонид, а рядом с ним семенил поджарый пёс. Крупный пёс неотрывно следил за тем, что нёс в руке Леонид. Тот приостановился в десятке шагов от дуба, показал мальчику две лепёшки и кусок мяса между ними.

– Ты это ищешь?

После чего откинул их вверх и в сторону. Пёс урча прыгнул, в прыжке ловко схватил зубами край мяса и, приземлившись, умудрился накрыть ближнюю лепёшку сильной лапой.

– Главные качества воина, – строго высказал воспитатель, – выносливость и ещё раз выносливость.

– Я не засну от голода! – Мальчик пнул ногой кору дуба.

На Леонида это не произвело никакого впечатления.

– Поэтому мы с тобой совершим ночной переход через эту гору, – он небрежно показал рукой на самую высокую вершину.

– Мой воспитатель, – с неожиданной для Анасты гордостью сказывал ей Александр, – имел обыкновение всегда обшаривать мою постель и одежду. Проверял, не спрятала ли туда мать лакомства или чего-нибудь ещё сверх положенного. Отец считал, что в Спарте – лучшие воспитатели. По совету друзей он и выбрал мне Леонида. – Он оглядел военачальников среди второго круга своих приближённых. – Гагнон, – громко заметил он одному из них, – у тебя башмаки с серебряными гвоздями. Почему бы тебе не сменить гвозди на золотые? – И не дожидаясь ответа, обратился к другому: – Леоннат, тебе для гимнастических упражнений верблюдами привозят жёлтый песок из побережий Египта. Отчего же не со дна морского, а?

– Он мне надоел своими поучениями, – утирая рот мягким платком, заворчал Леоннату Гагнон и икнул.

Царь отвернулся от них к Анасте и нарочито громко продолжил:

– Как они не понимают, что роскошь и нега – это подлинное рабство, что нет ничего царственнее труда? – Он опять с хмельной усмешкой окинул взором круг военачальников. – Вот уже несколько лет вы имеете всё, что пожелаете. Но может ли кто-нибудь из вас теперь ухаживать за конём, чистить копьё или шлем? Разве вы не знаете, что конечная цель победы – не делать того, что делали побеждённые?

– Кто запишет эти слова для истории? – не выдержав, воскликнул Гагнон с не скрываемой иронией. – Разве мы не должны следовать примеру своего царя, который первым надел мягкий хитон персов? А может быть кто-то из нас, а не наш царь, держит для себя в роскоши самую красивую царицу?

Задетый за живое определённой справедливостью замечания, Александр вскочил от внезапного приступа гнева.

– Никто не может сказать, что я видел жену Дария, желал её видеть или хотя бы прислушивался к тем, кто рассказывал мн е о её красоте! Она моя пленница из высших соображений, и ради вашего же спокойствия!

– А ради чего тогда воевать? – примирительно заворчал Антиген Одноглазый и допил вино из золотого кубка.

Уставившись на него, Александр умолк. Он хотел возразить и подыскивал нужные слова.

– Ради увековеченной славы!

– Тебе слава, нам же всё остальное, – с грубоватым добродушием пошутил Аристон и хохотнул.

Перепачканные кровью и пылью, разгорячённые битвой македоняне ворвались в хранящий утреннюю прохладу серый полумрак большого пурпурного шатра Дария. И остановились поражённые тем, что увидели. Внутри шатёр был обшит шёлком цвета сочной зелёной травы, золотыми оборками и вышивками. Толстые ковры, украшенные красными, золотыми и синими узорами служили вместо пола. Два низких ложа, тоже застланных коврами и покрывалами, разделялись широким столом, накрытым красным бархатом. У изголовья лож свешивались пучки душистых трав. В раскрытых сундуках из кедра матово сияли кувшины, тазы, флаконы для благовоний и мазей для тела. Наспех собранные, но брошенные, они все были из чистого золота, с частыми включениями сапфиров, изумрудов, жемчуга. Один из воинов македонян поднял таз, погладил его измазанной кровью ладонью.

– Сколько золота?! – будто не доверяя глазам, не то спросил, не то сказал он.

Александр, за ним Пердикка, осторожно ступая по коврам, прошли к столу. Пердикка неуверенно взял флакон с мазью, поднёс к ноздрям и понюхал.

– А-а-чхи! – чихнул он на ковёр ложа.

Александр отбросил меч на другое ложе и опустился в кресло из слоновой кости. Подобрал у ног пучок травы с обрывком шёлковой нити, обеими ладонями прижал к лицу и с наслаждением вдохнул и выдохнул запах, чтобы тут же вдохнуть снова. Затем отложил пучок на стол и устроился в кресле поудобнее.