Последняя любовь - [62]

Я внимала брату с благоговением. Он открывал передо мной новый мир. Мне казалось, я сама уже давно думала об этом и хотела того же, только не умела выразить свои мысли. Он придал форму тому, о чем смутно грезила моя душа, указал путь, который тщетно искали мои еще детские глаза.

— Почему Альфред не похож на тебя! — нежно обняв брата, проговорила я.

И тут я поняла, почему мне так плохо с Альфредом: я ждала, чтобы он сказал мне то, что я услышала от брата, а он не умел говорить об этом.

Генрик провел у нас несколько дней. Слишком честный и гордый, чтобы лицемерить и скрывать свои чувства, он был вежлив, но холоден, а иногда невольно язвителен с Альфредом. Мы много говорили с братом, и под влиянием его разумных речей я стала жить по-новому. На щеках снова появился румянец, на губах — веселая улыбка, а падающие желтые листья больше не будили сравнений с моей судьбой.

Перед отъездом Генрик сказал:

— Через месяц я уеду за границу и пробуду там год, а может, больше. Мне жаль оставлять тебя одну, без дружеской поддержки, но ехать мне необходимо, чтобы продолжить образование, приобрести знания, которые помогут мне заняться в будущем полезным трудом. Я буду тебе часто писать. Не падай духом, сестричка! Трудись упорно и помни: от тебя одной зависит твой покой и счастье.

Прощаясь с братом, я горько плакала. Дом опустел, Альфред по сравнению с Генриком казался еще более холодным и чужим. Я не заглядывала больше в тайники своего сердца, не вопрошала ни себя, ни цветок, люблю ли Альфреда. Его объятия и поцелуи были для меня лишь тягостной обязанностью, а его красивое лицо перестало меня восхищать.

Осень сменилась белоснежной зимой. Дни были короткие, а нескончаемо длинными вечерами ветер со стоном и свистом бился о стены дома. Альфред охотился, ездил верхом и спал, а я в одиночестве трудилась в своей тихой комнате.

У большого окна я поставила кросна и начала вышивать ковер. Рядом на столике я каждое утро раскладывала книги, которые собиралась читать днем. То, что я сразу не могла запомнить, я записывала на листках бумаги. На пюпитре опять появились ноты, и вечерами, когда голова клонилась, утомленная чтением, и грустные раздумья одолевали меня, я начинала играть. Из тихого дома сквозь замерзшие окна звуки музыки и песен летели с порывами ветра к спокойной глади озера. Выезжала я редко, мне было мучительно скучно в обществе. Близких друзей у меня не было, а может, я умышленно избегала дружеских отношений, так как скрывала от посторонних свое горе, в причине которого боялась признаться даже самой себе. Иногда у Альфреда собиралось шумное, веселое общество его прежних приятелей. Разговоры этих картежников, лошадников, охотников и любителей выпить меня нисколько не интересовали, и чаще всего я предоставляла Альфреду занимать гостей, а сама искала уединения в своей комнате — храме науки и размышлений, которая с каждым днем становилась мне все дороже.

Время шло, и я все явственнее ощущала: моя душа пробуждается. Как с наступлением дня проясняется горизонт, так работа и размышления рассеивали мрачные мысли и открывали передо мной новые просторы.

«Познай самого себя!» — прочла я однажды и, задумавшись над значением этих слов, заглянула в свою душу, и как из пестрого мотка шелка вытягивают нитки разного цвета, так из глубины души извлекала я лучи, осветившие мои склонности, чувства, способности и недостатки. Придирчиво разбираясь в себе, я поняла, что такое самопознание. В другой книге я прочитала: «Рассчитывайте только на себя!» — и поняла, что человек, наделенный разумом и сильной волей, должен сам справляться со своими заботами и несчастьями, гнать от себя соблазны и, не рассчитывая на помощь и сочувствие других, стремиться к высоким целям. Таким образом я постигла, что такое самостоятельность. Когда я перелистывала Библию, мое внимание привлекли слова: «Дерево, не приносящее плодов, будет брошено в огонь и уничтожено». Что же является плодом человеческой жизни? Из жизнеописаний великих людей, из возвышенных слов Евангелия я поняла, что целью и венцом человеческого труда и любви есть деяние; и полюбила идею труда и захотела претворить ее в жизнь.

Так я созревала духовно, из ребенка превращалась в человека, из мечтательницы — в мыслящее существо. Душа моя раскрывалась навстречу жизни, и мнилось, я дышу свободнее, во мне бурлят какие-то новые, неведомые дотоле силы, расходясь по всему телу, целиком заполняя меня.

Моему пробуждению и созреванию способствовало страдание. Если страдание не вселяет в человека безумие, оно, как мудрый и опытный наставник, наделяет величавым достоинством. Моя печаль была тиха, спокойна, но глубока. Чем больше я мужала и взрослела духовно, тем лучше узнавала человека, с которым связала свою жизнь. Это была извечная, но тем не менее трагичная история, когда два существа связаны обетом и одно из них рвется ввысь, поднимаясь все выше, а другое остается внизу, неподвижное, как соляной столп. Начинается кровавое столкновение. Один стремится вперед, но цепь, прикованная к его ногам, сдерживает бег. Гонимый какой-то неведомой силой, он спешит все дальше, оковы ранят ноги, и дорогу орошают слезы и кровь. Тяжкий вздох вырывается из груди обоих: одному хочется покоя, другому мерещится вдали свет, и он грезит о полнокровной жизни. Иногда это приводит к жизненному краху: истерзанные сердца истекают кровью, и один иди оба несчастных падают на землю, корчась в муках долгого умирания.