Последняя любовь - [7]

Я вернулся в комнату, но ни одна из сестер даже не пошевелилась. Они лежали затаив дыхание, тихо-тихо. Может быть, это они заколдовали меня? Или их самих заколдовали? Я начал одеваться. Надел кальсоны, брюки, пиджак и пальто. Не зажигая света, упаковал рубашки, носки и рукописи. У сестер было достаточно времени, чтобы спросить меня, что я делаю и куда собираюсь, но они не издали ни звука. Я взял сумку и вышел. Вот вам голые факты.

— Куда же вы пошли?

— А что, это имеет какое-нибудь значение? Я пошел в дешевую гостиницу и снял номер. Постепенно все пришло в норму, я снова смог функционировать. В общем, как-то пережил эту ночь, а наутро улетел в Лондон. Мой старинный друг работал там в одной из еврейских газет, выходившей на идише. Он приглашал меня несколько раз. Все издательство помещалось в одной-единственной комнате, и вскоре газету пришлось закрыть, но на какое-то время я был обеспечен и жильем, и работой. Из Лондона в 1950 году я перебрался в Буэнос-Айрес, Здесь я встретился с Леной, моей нынешней женой.

— А что стало с сестрами?

— А вы знаете? Я знаю столько же.

— Неужели вы никогда с тех пор не получали от них никаких известий?

— Никогда.

— А вы не пытались их разыскать?

— О таких вещах стараешься забыть. Я даже в какой-то момент попробовал убедить себя, что все это мне приснилось. К сожалению, это произошло наяву. Это такой же факт, как то, что мы сидим здесь с вами.

— Как вы его объясняете?

— Никак.

— Может быть, их не было в живых, когда вы уходили?

— Нет, они не спали и прислушивались. Живого с мертвым не спутаешь.

— А неужели вам никогда не хотелось узнать, что с ними стало?

— Ну, а если бы даже и хотелось? Наверное, живут где-нибудь. Колдуют потихоньку. Может быть, вышли замуж. Три года назад я был в Париже; дом, в котором мы жили, уже снесли. На его месте теперь гараж.

Мы помолчали. Потом я сказал:

— Если бы масса состояла из переживаний, каждый камень на дороге был бы сгустком страдания.

— Может быть, так и есть. В одном я уверен: все в мире живет, страдает, борется, вожделеет. Такого явления, как смерть, просто не существует.

— Но в таком случае Гитлер и Сталин никого не убили, — сказал я.

— Убивать все равно нельзя. Даже иллюзию. Пейте кофе.

Мы еще помолчали, затем я полушутя спросил:

— Какой урок можно извлечь из этой истории?

Хаим-Лейб улыбнулся:

— Если безумная теория Ницше о конечном числе комбинаций атомов и вечном возвращении справедлива, и когда-нибудь будет еще один Гитлер и еще один Сталин и новая Катастрофа, и через триллион лет в Штеттине вам повстречается симпатичная молодая девушка, не отправляйтесь с ней на поиски ее сестры.

— Согласно этой теории, — возразил я, — у меня не будет выхода. Мне придется поехать и испытать то же, что и вы.

— Ну, вот тогда и узнаете, каково мне было.

НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР

Тишину моей квартиры нарушил телефонный звонок. Незнакомый женский голос произнес:

— Вы меня наверняка не знаете, но я — во всяком случае, как читательница — знаю вас по меньшей мере лет двадцать. Мы даже однажды виделись. Меня зовут Перл Лейпцигер.

— Я вас знаю, — ответил я. — Я читал ваши стихи. Мы встречались у Бориса Лемкина на Парк-авеню.

— Значит, вы меня все-таки помните. Дело в том, что группа еврейских писательниц и несколько постоянных читательниц и почитательниц еврейской литературы решили вместе встретить Новый год. Борис Лемкин тоже хотел приехать. Можно даже сказать, что это его идея. И вот мы подумали, как было бы замечательно, если бы и вы пришли. Будет несколько женщин и двое мужчин: Борис Лемкин и его тень Гарри. Я понимаю — вы известный писатель, а мы только кучка престарелых дебютанток — фактически любительниц, — но мы действительно преданы литературе и всегда читаем все, что вы пишете. Поверьте, вы будете окружены самыми искренними поклонницами.

— Перл Лейпцигер, это большая честь для меня. Скажите, где и когда нужно быть.

— Знаете, мы решили устроить настоящий пир. В конце концов Новый год — и для нас праздник. Приходите, когда хотите, — чем раньше, тем лучше. Послушайте, у меня появилась идея — а почему бы вам не прийти к ужину? Будут Борис, Гарри, а остальные подойдут чуть попозже. Я знаю, что вы хотите сказать, — вы вегетарианец. Можете положиться на меня. Я приготовлю вам точно такой суп, какой делала ваша мама.

— Откуда вы знаете, какие супы делала моя мама?

— Из ваших книг, откуда же еще?!

Перл Лейпцигер продиктовала мне свой адрес в Восточном Бронксе и подробно объяснила, как добраться на метро. Она рассыпалась в благодарностях. Я знал, что Перл за пятьдесят, но голос у нее был молодой и бодрый.

В канун Нового года начался сильный снегопад. Улицы стали белыми, а небо к вечеру — лиловым. Нью-Йорк сделался похож на Варшаву. Не хватало только извозчиков. Когда я шел по заснеженным улицам, мне казалось, что я слышу позвякивание колокольчиков. Я купил бутылку шампанского и поймал такси до Бронкса, что в такой день — большое везенье. Было еще рано, но дети уже гудели в рожки, возвещая приход Нового года. Мы ехали через еврейский квартал, и то тут, то там я замечал рождественские елочки, украшенные электрическими гирляндами и мишурой. Большинство магазинов было закрыто. В тех, что еще работали, запоздалые посетители покупали закуску и выпивку. По дороге я мысленно укорял себя за то, что избегаю собратьев-писателей и не посещаю их собраний и вечеринок. Дело в том, что, когда я с ними встречаюсь, мне сразу же сообщают, кто что обо мне сказал или написал. Левые писатели ругают меня за то, что я не поддерживаю идею мировой революции, сионисты — за то, что не воспеваю героическую самоотверженность пионеров еврейского государства.