Последняя глава моего романа - [12]

Спросите всех женщин, — среди них нет ни одной, которая не ждала бы определенной минуты, чтобы пасть, и ваша тактика должна сводиться к тому, чтобы ускорить наступление этой минуты и насладиться ею. Мне хотелось бы вывести отсюда заключение, что в разряд благонравных женщин входят те, которые достаточно хладнокровны, чтобы не показать, что заветный час настал, а в разряд несчастных любовников — те, которые недостаточно проницательны, чтобы угадать это.

Как бы то ни было, я применил на практике все то, что сейчас установил в теории, и произвел впечатление, которого ожидал. В любви, зародившейся под маской, есть нечто оригинальное, и это возбуждает воображение. Есть оттенок бескорыстия в чувстве, которое ничем не обязано глазам, и это успокаивает невинность; есть что-то лестное в победе, которой ты обязан только уму, и это подстрекает самолюбие. Наконец, разум становится на сторону сердца, начинаешь размышлять, или, вернее, кажется, что размышляешь; все взвешено, все предусмотрено — нет опасности, что тебя узнают; твердо решено не дать увидеть себя; спокойствие и доброе имя не пострадают, твое счастье не будет отдано на милость ветреника, а честь — на милость болтуна, и можно вкусить нежнейшие наслаждения любви, не опасаясь ничтожнейших ее огорчений. Много ли ты знаешь женщин, которые не попытали бы счастья при подобных обстоятельствах?

В пылу разговора я ловко переменил место, и мы как будто случайно перешли из зала в сад. В зале ведь, не правда ли, такая толкотня, шум, беспорядок! Там рискуешь стать предметом пошлых шуток, там мешают докучливые люди… Подумайте о красотах природы, об уединении и тишине, об излияниях двух родственных душ, — как все это прекрасно! Сейчас зима, но это время года нравится мне — я люблю пасмурные дни, морозные ночи, колючий ветер и снежный ковер на земле… Неужели я ошибся?.. Быть не может. Я готов поклясться — у вас меланхолия.

Ах! Какой-нибудь глупец, быть может, и ошибся бы! Созови всех женщин, выспроси каждую, узнай, выведай и скажи мне, встретил ли ты хоть одну представительницу прекрасного пола, которая не была бы меланхолична или не приписывала бы себе этого свойства? Так и должно быть — меланхолия в этом случае принимается за любовь, а любовь — единственное занятие женщин.

Вот девица, которая вчера только бросила детские игрушки и гуляет под раскидистыми деревьями парка, мечтая о своем двоюродном брате — военном, — у нее меланхолия.

Вот блондинка с томным взглядом, которая беспокойно посматривает на всех, дрожа от страха, что угадают, кто ее избранник, — у нее меланхолия.

Кокетка, потерявшая обожателя и мечтающая заменить его кем-нибудь, бойкая брюнетка, что получила любовную записочку и обдумывает ответ, скромная дева, которая не сдалась при покушении и жаждет, чтобы оно повторилось, женщина в летах, что сожалеет о прошлом и скорбит о настоящем, жена, которая сравнивает любовника с мужем, ханжа, что хочет сохранить в тайне любовную интригу, Агнеса, желающая покрыть свой грех, — у них у всех меланхолия, мой друг, меланхолия! Спроси-ка их!

Эти отступления не уводят меня от моей темы, или по крайней мере я предоставляю свободу воображению, которое легко может заполнить догадками пробелы, оставляемые моим пером. Надо ли говорить, что было два часа ночи, когда мы уселись в беседке, надо ли говорить, что теперь пять часов утра, и пытаться ли мне описывать… Нет! Я ведь уже сказал, что хочу прослыть в свете распутником, знающим приличия, и достаточно пристойным бездельником.

Мы воротились в зал весьма довольные друг другом. Народ понемногу расходился, и моя незнакомка то ли случайно, то ли намеренно скрылась от меня в толпе масок. Она успела сказать мне о своем обожателе, грубом и ревнивом, который досаждает ей преследованиями и которого она так ненавидит, что собирается от него избавиться, вступив в брак по расчету. Я приписал ее внезапное исчезновение приходу злополучного любовника и после недолгих и бесполезных поисков решил уйти с бала.

Но, следует признаться, мне все же хотелось увидеть мою Эвридику, даже если бы и пришлось потерять ее навсегда, а мои таинственные удачи в любви начинали мне надоедать. Похождения такого рода имеют, конечно, свою хорошую сторону, и есть, разумеется, особая прелесть в расплывчатости воспоминаний и смутности предположений. Наша мысль, деятельный создатель иллюзий, собирает, подобно великому живописцу древности, черты сотни красавиц, чтобы соединить их все в одной; она подбирает, как хочет, идеальные совершенства и, гордая сотворенным ею признаком, подменяет им действительность.

Тайна, окутывавшая все мои победы, давала мне право повсюду находить свои жертвы, что и случалось со мною не раз в ложах Оперы или залах Фраскати.[18] Но зато как неприятно, — и в этом ты, конечно, согласишься со мною, — сводить весь выигрыш к безыменным наслаждениям, которые лишь обманывают наше самолюбие, а светом не принимаются в расчет. Но сохрани меня бог сочувствовать тем негодяям, которые играют честью замужних женщин и покоем их семейств и определяют меру своих наслаждений числом содеянных ими предательств, считая репутацию всех женщин, которые им принадлежали, трофеями соответственного числа побед! Человек, злоупотребляющий доверием и предающий любовь, чтобы повергнуть слабое существо в слезы отчаяния, по-моему подлец и негодяй; эти бесцельные злодейства, служащие грубой пищей мелким душонкам, — не для нас, и я не желаю этой варварской славы, которая пожирает свои жертвы подобно божеству Карфагена. По правде говоря, тонкое искусство обманывать женщин, не губя их, подчинять их себе, не угнетая, и показывать всем свое торжество, не говоря о нем, нарочито создаваемые сцепления обстоятельств, открывающие всем тайну, которую вы для вида скрываете, замечательная логика, с помощью которой можно доказать то, что сам же и отрицаешь, тщательно подготовляемые минуты рассеяния, когда невзначай высказываются мысли, которых вы раньше и не предполагали у собеседницы, — все это еще более или менее полезно в великосветских интригах, где оба партнера одинаково сильны и где необходимо заранее подготовить почетный конец и удобное отступление. Во всех других случаях я стою за скромность. Будьте спокойны, целомудренные мещаночки, невинные провинциалки, наивные, юные годами богини, вы, кто дал мне столько дивных дней, не говоря уж о ночах, — будьте спокойны! Я не буду вырезывать ваши имена на алтарях, которые с радостью вам воздвигаю, и они останутся пусты, как те алтари, которые римляне сооружали в честь неведомых богов.