Последняя гавань Белого флота. От Севастополя до Бизерты - [67]

В первый раз садились кадеты на паром, чтобы переплыть канал, в первый раз, к удивлению прохожих, шагали они по улицам Бизерты и, пройдя весь город, вышли на шоссе. Оставалось пройти еще километров пять, на этот раз под проливным дождем “Гора Джебель-Кебир, — объяснял французский офицер, — по высоте равна Эйфелевой башне”.

Бедный, такой вежливый лейтенант!.. Он шел рядом с капитаном (2-го ранга. — Н.Ч.) Бергом, в то время как большой черный солдат вел его вороного коня под желтым седлом. Никто из кадет не мог подозревать, как неловко чувствовал себя молодой офицер. Он знал, что находится здесь, чтобы следить за возможными носителями вируса большевизма

В архивах, теперь открытых для публики, имеется письмо командующего французским оккупационным корпусом в Тунисе генерала Робийо (Robillot) к генеральному резиденту в городе Тунис господину Кастийон Сен Виктору (de Castillon Saint Victor) от 16 декабря 1920 года с докладом, “...что морской префект имеет в своем распоряжении только военные патрули для поддержания порядка у людей, зараженных большевизмом” Тем же числом французские власти Туниса просили Париж прислать “...специального агента для наблюдения за русскими революционными кругами. Для усиления мер безопасности в Бизерте в ожидании прибытия эскадры сформирована бригада из четырех полицейских под командой Гилли (Guilli)”.

И в то время как французское командование задавало себе столько тревожных вопросов, молодой лейтенант видел только измученных мальчиков, борющихся с потоками рыжей грязи...»

Книга книгой, но многое сохранилось в памяти из живых рассказов Ширинской за чашкой чая:

— В арабской части города был Русский дом, где собирались моряки со своими женами. Офицеры приходили в безукоризненно белых отутюженных кителях, даром что с заплатами, аккуратно поставленными женскими руками.

* * *

Анастасия Александровна Ширинская скончалась 21 декабря 2009 года, в день рождения Сталина. Ее погребли рядом с могилой отца. Памятник еще не поставлен, и земля на могиле свежа. Она приняла в себя множество свечей, горевших на панихиде, и теперь она просто пылает — огненная земля! Вокруг невысокого холмика — цветы в горшочках и российские флажки.

Взял горсть с ее могилы для Марины в Севастополе — ведь их немало связывало и при жизни.

Говорят, в доме на улице Пьера Кюри теперь временный музей, туда водят экскурсии. Хорошо бы, если бы он стал постоянным музеем, обрел бы защиту и покровительство в лице российских дипломатов или Русской православной церкви.

* * *

Возвращаемся в порт. Ночь милосердно спасла нас от дневного пекла. Все промыслительно: чья-то рука отвела от нас все второстепенное, всю суету с протокольными визитами, экскурсиями, покупкой сувениров, осталось самое главное, ради чего мы и пришли, — паломничество к русским камням, к нашим святыням, единение душ. Впрочем, штаб нашего похода все же успел нанести протокольный визит к мэру Бизерты и вместе с ним успел приехать на кладбище к началу литии.

На ночной панихиде я стоял рядом с Ростиславом Доном и, поглядывая на него, пытался понять, что у нею сейчас на душе. Ведь здесь, в Бизерте, прошла часть ею детства...

Мой коллега Алексей Ломтев подробно расспросил Ростислава Всеволодовича о ею судьбе и жизни:

— Я родился в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Севастополе, — голос Дона, глуховатый и совсем тихий, заставлял вслушиваться, вникать. Словно старую первую звуковую кинохронику смотришь или вслушиваешься в граммофонную речь... — Мой отец был морским офицером, капитаном 2-го ранга, который воевал во время Первой мировой войны против немцев. После революции поступил в Добровольческую Белую армию, сражался с большевиками.

Ну, как всем известно, Белая армия после трехлетней борьбы должна была покинуть страну, и эта эвакуация произошла в ноябре 1920 года из Севастополя и из Керчи. Таким образом, началась новая судьба моей семьи. Мне тогда был всего один год, но мой отец взял семью, погрузил на свой корабль 3500 воинов и в составе Русской эскадры отправился в Константинополь. Потом его перевели на другой корабль... Тогда был подписан договор между Врангелем и французским правительством, по которому весь русский флот, который пришел из Севастополя в Константинополь, переведен в Бизерту — французский порт в Тунисе. Так для многих-многих русских началась совершенно новая жизнь за границей, в очень тяжелых условиях.

Флот в Бизерте оставался пять лет, потому что по соглашению французское правительство его содержало — была у всех надежда, что большевистская власть не продержится долго и будет возможность вернуться в Россию. Но эта надежда постепенно исчезала, и когда в 1925 году французское правительство признало советскую власть, флот был распущен, но не был отдан советскому правительству, как сначала предполагалось, а был распродан.

Для моей семьи эмиграция и жизнь в эмиграции началась сразу после прибытия в Бизерту, где наша семья оставались всего несколько месяцев, так как корабль отца был продан одним из первых. И отец был переведен в Марсель, в Ниццу, потом — Париж. Чем только ни приходилось заниматься эмигрантам того времени. На полях Верденской битвы (или, как ее тогда называли, «верденской мясорубки») отец разряжал газовые снаряды, которые остались во многих местах вокруг Вердена, где произошло это продолжительное сражение. Потом работал электриком недалеко от Парижа. В Париже много было русских, которые эмигрировали после революции, очутились во Франции. И можно сказать, что Париж стал до известной степени маленьким русским центром для многих изгнанников.