Вариаций и не предвиделось до самого решающего момента. Поцелуй в подъезде в качестве предварительной психологической настройки сошёл гладко, более того, она на него с готовностью ответила; и халатик в ванной нашёлся подходящий, розовый, в цветочках, в нём Шпунтов таким предстал херувимом, что сам себе позавидовал; и посмеялись они дружно шутке о подмоченных штанах, а дальше началась фантасмагория. Вильямина продолжала смеяться одна, упала в кресло и оттуда как-то оскорбительно тыкала в него пальцем. Наконец сказала зло:
— Как же ты подумал обо мне, Владик, боже мой! Неужели я Пашу променяю на такого шута горохового, — и добавила уж совсем как бы в забытьи: — А вот что, цветочек ты мой лазоревый, убирайся-ка ты вон!
Шпунтов посмотрел на свои волосатые клешни, торчащие выше колен из короткого, нелепого халатика, и стало у него так мерзко на душе, как никогда не было. Не слова его задели — что слова? — а какая-то неподдельная брезгливость в её голосе. Молча он шагнул к ней, намереваясь то ли силком восторжествовать, то ли уж размозжить ей голову, но Вильямина, опередив его, метнулась к серванту, ухватила с полки увесистый бронзовый подсвечник.
— Не рискуй, парень! Ох, не рискуй…
Он рисковать не стал. В ванной с трудом попадал в штанины, натягивал рубашку, рвя ворот. Из квартиры вымахнул, как медведь вывалился из чужой берлоги. Единственно, о чём жалел в ту минуту, что бутылку оставил на столе. Как бы она ему сейчас пригодилась! Из горлышка бы её, родимую, вогнать в желудок клокочущей струёй — и всё забыть.
Он не понимал, как дальше жить. Привыкший более к действию, чем к размышлению, мучительно тяготился движением обидных, сосущих сердце мыслей. Всё враз ему опостылело: работа, женщины, хохмы с друзьями, развлечения — ни в чём не находил он прежней отрады. Течение дней застлало серой мутью, в которой он передвигался почти на ощупь. И было удивительно сознавать, что его долгое и радостное существование, как по мановению волшебной палочки, потеряло остроту и прелесть. Словно все яблоки, вчера ещё сочные, оказались червивыми, и все цветы насытили воздух дурным запахом тления.
Помаявшись несколько дней без цели и смысла, он сообразил, что, как это ни унизительно, надо обязательно позвонить Вильямине и попытаться клин вышибить клином.
Он позвонил, поздоровался, она ответила приветливо, точно ничего между ними не случилось, а Шпунтов до того вдруг растерялся, что впал в абсолютную немоту, мгновенно забыв, зачем он, собственно, Вильямину побеспокоил. Слава богу, она сама долго тараторила про какую-то соседку, которую дети из дома выживают, та только что приходила и плакалась, а чем ей можно помочь, разве советом, да и какой совет дашь, если дети выросли неблагодарными свиньями и попрекают куском хлеба. Шпунтов собрался с духом, пока она трещала. Даже рискнул сострить:
— Детей надо топить, пока слепые, — сказал с мрачной уверенностью. Тогда уж Вильямина надолго замолчала. Не складывался у них душевный разговор. Но всё равно Шпунтову полегчало оттого, что женщина не отринула его.
— Нельзя так о детях говорить, Владик, — заметила наставительно Вильямина. — Есть вещи, над которыми смеяться грех.
— Добренькой хочешь быть? — Шпунтов не сдержал злости. — Чего же ты меня выгнала на мороз?
Вильямина хихикнула в трубку. Смех у неё был грубый, как наждак.
— Тоже мне детёныш! Нечего лапы распускать. Я думала, ты Пашин друг, а ты!
— Я и есть его друг.
Тут она ему объяснила, как неприлично пользоваться доверием женщины. Это даже гнусно. Она, дескать, представить себе не могла, что у Паши могут быть неинтеллигентные друзья. Несла такой вздор, что Шпунтов потерял терпение.
— Не строй из себя девочку, Виля. Ты всё прекрасно понимала. Зачем же ты со мной целовалась в подъезде?
Вильямина искренне возмутилась:
— Да ты что, Владислав? Это дружеский поцелуй. Разве можно так истолковывать! Ну ты даёшь, ей-богу! С тобой не соскучишься.
Он никак не мог понять, издевается она над ним или в её голове всё действительно перепутано. Вообще-то он не удивился. Он знал, как женщины умеют всё переиначивать, лишь бы выйти сухими из воды. Но тут особый случай. Эта странная женщина, подружка Кирши, вдруг обрела над ним непонятную власть.
— Надо нам повидаться, — хмуро предложил он неожиданно для самого себя. — Чего по телефону болтать? Давай встретимся и во всём разберёмся.
— А в чём нам разбираться, Владик? Если ты на что-то надеешься, то напрасно. Я Паше буду верна.
«Фу, чёрт! — Шпунтов про себя выругался с непривычной страстью. — Как её заклинило!»
— У меня баб и без тебя хватает, — успокоил он Вильямину. — Неужели нельзя просто по-человечески поговорить?
— Ты уж доказал, как умеешь по-человечески. И почему все мужики одинаковые? Всем только одно требуется.
Ещё три дня назад Шпунтов нашёл бы что ответить. Он-то, напротив, считал, что женщины все одинаковые. Все они куклы с убогим умишком, и надо только понимать, как и за какую верёвочку их дёргать, чтобы они плясали под твою музыку. Шпунтов с удовольствием развил бы эту мысль на наглядных примерах, но теперь приходилось сдерживаться… Всё же он уговорил её встретиться, дав клятву, что ничего лишнего себе не позволит. Это было забавно, но Шпунтов не смеялся, он чувствовал себя идиотом.
