— Я не против. У меня отпуск.
В двусмысленной обмолвке земляка Пашута уловил нечто такое, что дало его мыслям иной поворот. Как это он сразу не сообразил в запарке? Ведь Владька Шпунтов ухарь, известный, покоритель сердец. Чего бы это он попусту потянулся за Вильяминой? Вон и она что-то подозрительно притихла. Вилька красивая девица, вполне Шпунтову под пару. Пашута с облегчением вздохнул.
— Хорошо, пусть немного поживут. Но с одним условием.
— С каким? — хором поинтересовались Шпунтов и Вильямина.
— Чтобы без дурацких выходок. Будете отдыхать тихо, как мыши. Это к тебе в первую очередь относится, Вильямина.
Вильямина, пережив зловещий приступ агрессивности, теперь изображала невинную простушку.
— На что намекаешь, Пашенька? Прямо обидно слышать. Какие выходки? Перед посторонним человеком неудобно… Это что я твоей кралей интересовалась? Ты это имеешь в виду?
— И это тоже.
Вильямина обернулась к Спирину, точно призывая его заступиться.
— А что такого? Что я сказала? Конечно, мне интересно. Жил со мной, теперь завёл другую. Любая бы на моём месте полюбопытствовала.
— Виля, прекрати!
Вильямина пригнулась с деланным испугом.
— Ой, какой ты грозный, Пашенька!
Он понимал её игру. Затаилась до удобного случая. Бог с ней. Удобного случая ей долго придётся ждать. Главное, успеть объясниться с Варей.
Торжественно проводили гостей в избу Прохоровых. Оставили отдохнуть с дороги, игриво пожелав им доброй ночи. Вильямина улучила момент, шепнула Пашуте:
— Мне твой Владька и на дух не нужен. Зря его подсовываешь. Так и знай. Ничего у тебя не получится.
— Угомонись, Виля. Всё удачно складывается. Только веди себя по-человечески. Окрутишь этого кавалера, о чём ещё мечтать. У него восемь тысяч на книжке.
Шпунтов глядел соколом. За долгую тридцатилетнюю жизнь, Пашута это знал, окрутить его ещё никому не удалось. Как гордый дух изгнанья, парил он над слабым женским полом. Но лёгких побед никогда не избегал. Друзьям иногда объяснял свою жизнь как торжество высокого ума над прозой быта. Как бы свыше ему было указано пройти по миру невредимым и поразить людей непреклонностью характера. С ним на заводе редко кто спорил. С ним спорить было бесполезно. Он был настолько уверен в себе, что не понимал возражений. Женщин, которые работали на предприятии, воспринимал как свой личный гарем. И жалел лишь о том, что не может каждой уделить достаточно внимания. Завистники пророчили ему плачевный конец, но он по-смеивался. Чуть ли не всякий божий день заводил он новые шашни, и случалось, выползал по утрам на работу, как полудохлый таракан, с обвисшими усами, с незрячим блеском в глазах. Разгадка его мистического воздействия на женщин была, как заметил поэт, равносильна разгадке смысла жизни.
Однажды у него произошла осечка, которая его ничему не научила. Как-то он приклеился к молодой замужней дамочке из бухгалтерии, увёл её для беседы в красный уголок, а туда, явно по чьему-то наущению, ворвался её муж, здоровенный такелажник из пятого цеха, Этот такелажник, грубый от природы, не стал вникать в лирические объяснения Шпунтова, касающиеся чисто духовной близости некоторых людей, а без проволочек огрел его по башке табуреткой, после чего такелажник с супругой отволокли бездыханное тело дамского угодника в санчасть. Что любопытно, такелажник на этом не успокоился и ещё с неделю подстерегал Шпунтова за каждым углом с железной скобой в руке. Ему втемяшилось в голову, что двоим им со Шпунтовым не жить на свете. Шпунтов уже подумывал об увольнении по собственному желанию. Спас его в тот раз Пашута. Он встретился с ревнивым такелажником и сумел найти с ним общий язык. Пашута любил мирить людей. Такелажнику он внушил, что его соперник Владька Шпунтов, в сущности, никому не опасный придурок. Женщины бывают к нему милостивы из жалости. Преследуя такого никчёмного человека, такелажник унижает себя и бросает тень на свою жену, женщину достойную, которая в бухгалтерии почитается чуть ли не святой. В конце концов такелажник согласился выпить со Шпунтовым мировую, но настаивал исключительно на грузинском коньяке.
Пашута был единственным человеком, к мнению которого Шпунтов прислушивался, разумеется, со многими оговорками. Бегство Пашуты из Москвы Шпунтов пережил как большое личное потрясение. Он не осуждал Киршу и не жалел его, как все прочие, предполагавшие в этом деле какие-то причины интимного свойства. Он ему завидовал. Пашута, по его представлению, сумел бросить такой вызов общественному мнению, какой ему и не снился, хотя он оценивал себя очень высоко и полагал, что самим фактом своего существования противостоит рутинному течению жизни. Но он лишь полагал, а Павел Кирша осмелился выказать противоборство. Что за этим крылось, было неважно. Сознание горчило от мысли, что его, Шпунтова, блестящего любимца дам, пользующегося уважением стариков и молодёжи, кто-то небрежно обогнал в сумасшедшей житейской гонке. Пусть не кто-то, пусть Павел Кирша, личность, конечно, незаурядная. Это не меняло дела. Кирша бросил всё: дом, хорошую работу, красивую женщину, обрезал, не задумываясь, все концы и отправился туда, где человека ждут не почести и достаток, а приключения и воля. А он, Шпунтов, кому назначение было высокое, остался прозябать и барахтаться в тине давно приевшихся утех. Как такое перенести? Сошёл ли Кирша с ума» ослепила ли его мечта о лучшей, неведомой доле, но он решился, а Шпунтов — нет. С той минуты, как он понял этот неумолимый расклад, душа его не ведала покоя.
