Последний Совершенный Лангедока - [2]

Сейчас у Ирки сеть косметических салонов, навороченный «Лексус» и вообще всё хорошо, правда, она почему-то продолжает жить в нашей квартире и замуж вроде так и не вышла. Мы иногда перезваниваемся, но теплоты в разговорах уже давно нет. Чужие люди.

Ну, а я продолжаю служить там, где и служил, правда, у меня не служба, а службишка, по крышам с пистолетом не бегаю, за мусорными ящиками, выслеживая очередного агента индобразильской разведки, не прячусь, ну, не оперативник я. Моё дело – криптоанализ. Сиди себе за компьютером… Кандидатскую я защитил ещё под капитанскими погонами, это было совсем нетрудно, у нас среди научников некандидатов вроде и нет.

Разгром армии нас обошёл стороной. Видно, на самом верху нашёлся то ли очень умный, то ли очень трусливый чиновник, который не рискнул трогать нашу контору, поэтому мы как работали, так и работаем. Задачи, конечно, изменились, но несущественно. Ну вот, разгадывая очередную головоломку, я и придумал пару методов, которые легли в основу докторской. Такое бывает, но редко. Обычно свежепридуманные идеи на первый взгляд кажутся блестящими, опровергающими и переворачивающими, но при внимательной проверке лопаются с громким и неприличным звуком. Мне тогда повезло, идеи не лопнули, и в прошлом году я наконец-то получил докторский диплом. Наш мирок совсем маленький, все всех знают, научные работы принимаются, что называется, «по гамбургскому счёту», «липа» не проходит ни в коем случае, поэтому защитить докторскую, в отличие от кандидатской, очень трудно. Если бы не пробивные способности нашего генерала, я бы и связываться не стал. Теперь он пристаёт: пиши, мол, учебник! А зачем? Кому он нужен? Ну, напишу, потрачу год. Потом его издадут тиражом в сто экземпляров, навесят гриф «совершенно секретно», и сгниёт он на стальных полках спецбиблиотек, где его и сожрут мыши, которым допуск не требуется. Я, конечно, два раза в неделю читаю лекции в академии, только курсантам они нужны, как… Не нужны, в общем. Да я и сам это понимаю.

После развода год или два мне было совсем тоскливо, потом как-то пообвыкся, находил себе разные дела, домой приезжал только спать, но вот после защиты докторской накрыло меня по-настоящему.

Вы знаете, что такое одиночество? Я вот знаю.

Одиночество – это когда приезжаешь домой, а забытый зарядник для мобильника лежит на том самом месте, где ты его оставил. И будет лежать, покрываясь пылью, пока ты его на место не уберёшь. А не уберёшь – так и будет валяться, потому что больше убрать некому. А ещё одиночество – это нежелание что-нибудь делать. В четверг с нетерпением ждёшь выходных, строишь планы, собираешься сделать и то, и это, починить, приготовить, сходить, наконец, в театр. И всегда это кончается одним и тем же – пельменями, пивом и креслом в беседке, пока комары не загонят в дом. Зачем стараться, варить правильный борщ, когда кроме тебя его и есть-то некому? Зачем переклеивать обои? Тебе что, старые мешают? Вот то-то. Сойдут и они.

Как говорила Иркина подружка по институту, марокканка Любна: «Что-то я стала попугиваться»…

Вот и я стал себя попугиваться.

***

Между прочим, у нас «птичья» контора. Я – Снегирёв, а ещё есть Галкин, Сорокин и Грачёв. У генерала вообще детская и смешная фамилия – Канарейкин.

Ну вот, наконец, я и добрался. Старинный особняк на Таганке по соседству с театром, памятник архитектуры. Тяжеленная дверь с утробным лязганьем доводчика пропускает меня внутрь. Впереди – беломраморная лестница, на площадке которой красуется ростовой портрет Сталина. Генералиссимус в мундире и при орденах. Портрет не особо талантливый, но написан добротно. Он благополучно пережил хрущёвскую оттепель, брежневский застой и даже свежий ветер перемен, и отеческий, но суровый взгляд Иосифа Виссарионовича уже шестой десяток лет исправно мобилизует личный состав на служебные подвиги.

Справа застеклённая комнатка дежурного по части. Ему сейчас положено отдыхать, поэтому на проходной за столом сидит отчаянно рыжая и усыпанная веснушками бойцица или «привет-ведьма», как её дразнят поклонники приключений Гарри Поттера. Меня она помнит и не сверяет фото на мониторе с оригиналом, совершая мелкий служебный проступок. Бойцица не замужем и знает, что я разведён, поэтому провожает подполковника оценивающе-задумчивым взглядом. Потом, видно, решает, что я для неё слишком стар, вздыхает и возвращается к рассматриванию пёстрого журнальчика.

В отделе уже все на месте, я, оказывается, прибыл последним. Ну и ладно, начальник имеет право.

– Товарищи офицеры! – командует Слава Галкин.

– Товарищи офицеры, – отмахиваюсь я.

Все плюхаются в офисные кресла и продолжают заниматься своими делами, причём двое, судя по их слегка безумным физиономиям, до прихода начальства азартно резались по сетке в «контру», что вообще-то строжайше запрещено.

Весь наш отдел размещается в одной комнате. Комната большая, с высоченными потолками, с лепниной, мраморными подоконниками и протёртым линолеумом с весёленьким, детсадовским рисунком. Протёртые дырки аккуратно оббиты гвоздиками. Под линолеумом – старинный дубовый паркет, который тыловикам было лень приводить в порядок. Два больших окна, выходящих в парк, сейчас открыты, и комната полна сладким запахом цветущих лип. В современной Москве липы не выживают, им на смену приходят отчаянно мусорящие тополя, но наши как-то держатся. Жалко будет, если засохнут или мэрские чиновники придумают на их месте очередной бизнес-центр с подземной парковкой и макдачной.