Последний снег - [29]

За столом появилось начальство, и в половине двенадцатого «совещание» началось. С первых слов Аня поняла, что вызывали на лекцию «О мерах по усилению борьбы…». Она так и не расслышала, с какой очередной напастью предстоит бороться — ненадолго затихший в рядах шепот до того уплотнился, что мешал не только слушать областного лектора, но и думать.

Аня думала, как ей после лекции подойти к заведующему райздравотделом, чтобы напомнить о заявлении, поданном еще весной, третьем по счету. В нем она просила походатайствовать перед сельсоветом о выделении лошади; в нем же была просьба увеличить количество медикаментов первой необходимости.

С виду спокойная, она волновалась, обратив все свое внимание на прямую неподвижную фигуру Ивана Митрофановича, заведующего райздравотделом. Когда-то известный хирург, он, потеряв зрение, перешел на административную работу.

Заранее тревожась, Аня смотрела на Ивана Митрофановича, на его толстые, скрывшие глаза очки. Подойти к нему со страдальческим выражением на лице бесполезно — не увидит. Нужна отчаянная решимость в голосе, а откуда ей появиться, если Аня робеет перед этим человеком.

И все-таки надо идти, надо… В конце концов не для себя она просит.

Аня не заметила, как лектор отошел от трибуны. Она только хотела подняться, чтобы не упустить Ивана Митрофановича, как место у трибуны заняла Дарья Федоровна, председатель профкома. Она сильным, почти мужским голосом зачитала решение профкома о награждении грамотами некоторых работников за культурно-просветительную работу среди населения. Назвала несколько фамилий, среди них — Соню Кравчук.

Соня сходила за грамотой; как и остальным, ей нехотя, пересиливая сон, зааплодировали. На этом все кончилось, начали расходиться.

С неожиданной для себя удалью Аня шагнула к низенькой сцене, откуда сидевшие в президиуме люди уходили в боковую дверь. Она уже почти догнала Ивана Митрофановича, когда путь ей загородила Дарья Федоровна.

— Вы к Ивану Митрофановичу? — строго спросила она. — Сначала ко мне зайдите!

— Мне по делу! — растерялась Аня.

— Знаю, по какому делу. Сначала у меня разберемся.

— Разве мое заявление у вас?

— Какое заявление?

Ничего не объясняя, Аня кинулась вслед за Иваном Митрофановичем. Она уже твердо решила: пустой в этот раз не уйдет. Не зря же она топала семь километров, обратно ей пустой идти будет просто грешно.

— Иван Митрофанович! — крикнула Аня, влетев в кабинет, где кроме заведующего были посторонние. Аня смутилась, тихо и сдавленно повторила: — Иван Митрофанович…

— Кто это? — пристально разглядывая Аню, спросил Иван Митрофанович. — Ах, Анна Ивановна… — он ссутулился, как бы досадуя, что не сразу признал Аню. — Что-нибудь неотложное? Говори прямо…

— Я заявление писала насчет… лошади, медикаментов… понимаю, вам некогда.

— Подожди, — перебил ее Иван Митрофанович. — Не помню никакого заявления.

— Как же…

Всю храбрость у Ани как рукой сняло, она теперь не знала, что говорить Ивану Митрофановичу. Сказать, что все три заявления должны быть у него, означало бы попытку уличить его во лжи.

Почувствовав замешательство Ани, Иван Митрофанович попросил присутствующих на минутку выйти. Потом с трудом, как впотьмах, приблизился к Ане.

— Три заявления, — сказала Аня, — все об одном и том же. Я, конечно, могу и так, без лошади… Другое меня больше беспокоит.

— Мне все ясно, — горько проговорил Иван Митрофанович. — Я ведь тоже новенький, Аннушка. До меня не все доходит. Я ведь хирург… бывший. А начальником не стал, только фигурой стал. Уйти бы на пенсию, внуков нянчить, а не могу. Думаю, посадят вместо меня какого-нибудь чинушу, хуже будет… А с заявлением разберусь. Где-нибудь пылятся — это точно. Так что потерпи… Грачевский участок, знаю, трудный. Я ведь не зря тебя туда послал.

Аня, услышав откровение, совсем сникла. Она уже винила себя в том, что заставила пожилого и заслуженного человека горевать и откровенничать с ней, обыкновенной фельдшерицей.

— Извините, — сказала она.

— Нет, нет, — возразил Иван Митрофанович. — Это мне надо просить прощенья…

В коридоре Аню дожидалась Дарья Федоровна. Видно было, не простила она Ане своевольничанья. Нервно притушив папиросу, она сухой жилистой рукой толкнула дверь, показала Ане: зайди! Сама прошла за стол, села, Аню же оставила стоять у стенки, будто приперла ее взглядом.

— Ну, что ты там говорила Ивану Митрофановичу? Оправдывалась?

— Я вас не понимаю, Дарья Федоровна, — сказала Аня.

— Иного ответа я не ждала. Думаешь, если ты там, в Грачевке, одна, в отрыве от коллектива, значит, все тебе дозволено… Бросаешь работу, когда хочешь, дело на чужие плечи сваливаешь, бедлам в медпункте устраиваешь… — на одном дыхании выговаривая эти слова, она ни разу не моргнула, добавила, уже срываясь на крик: — Вот какая ты тихоня! Думаешь, мы спим тут, ничего не знаем? Вот они, сигналы!..

Она подняла со стола несколько исписанных ровным красивым почерком листков, помахала ими. Страха Аня не ощутила. Она оцепенела. Даже язык не слушался — как отрезало.

— Ты позоришь высокое звание медика! — продолжала Дарья Федоровна, сама, казалось, пораженная тем, какое действие возымел ее крик. — Безобразие! Тут персональным делом пахнет, а она хоть бы покраснела!