Последний снег - [27]

В окно уже заглядывали сумерки. Слышно было, как на улице коротко и резко пощелкивает пастуший бич — будто палят из ружья. Земля ровно гудела под коровьими копытами.

Аня быстро, словно ее окликнули, встала. Надела белое платье, причесалась, достала белые туфли.

В Митькин дом она вошла в самый раз. Играла радиола, играл в другом углу, положив тяжелую голову на гармонь, Никита Евстафьев, Митькин дружок. Плясали, танцевали, пели одновременно. Аню сначала никто не заметил. Только бабка Груня, тихо сидевшая за столом слева от двери, засуетилась.

— Иди, Анютка, иди, красавица, — напевно протянула она. — Посиди со мной, со старой, выпей рюмочку… Я им цветов принесла, — шепнула она, когда Аня подсела. — Митька мне пятерку сует, лешой. Оне у меня, гляди, стола не видно, двадцатку стоят, дак зачем мне деньги-то совать. У меня их незнамо сколько, денег-то. Я их на книжку кладу, чтобы похоронили как следует. А он мне деньги сует. Настроение испортил, паршивец. Давай-ка выпьем по маленькой.

В той половине, где веселилась молодежь, ненадолго затихло, потом раздался голос Зои, запевшей частушку:

Эх, солома, эх, солома,

Эх, солома белая.

Не рассказывай, солома,

Что я в девках делала…

Со двора пришли мужики постарше — отец Митьки, тесть, еще кто-то, кого Аня не знала. Евдоким Гаврилович, отец Митьки, увидев Аню, радостно хлопнул себя ладонью по груди, к которой были пристегнуты две медали.

— Явилась-таки… Это что ж ты к Груне пристроилась? Я тебе королевское место найду, милая.

— Не надо, Евдоким Гаврилович, — взмолилась Аня. — Мне и так хорошо.

— Нет, нет…

— Я очень прошу…

— Ну, если так… — утихомирился Евдоким Гаврилович. — Я на фронте, Анютка, нагляделся, как пичужки, вроде тебя на спине молодцов раненых таскали. Уважаю я тебя…

— Спасибо, — сказала Аня.

— Мать! — крикнул куда-то Евдоким Гаврилович. — Неси Анютке кушанье, да поживей.

И только он отошел, как сбоку придвинулась бабка Груня.

— Машка-то, говорят, в положении, — шепнула она. — Потому Митька с ней расписался, а так бы — ни за что… А твово кавалера Зойка окручивает. Гли-ка, прямо у него на шее висит, бесстыжая…

От рюмки портвейна у Ани зашумело в голове. Она плохо слышала бабку Груню, а слова, пойманные краешком уха, лишь рассмешили ее — какая свадьба без бабьих пересудов?

И все-таки Аня, забывая о еде, стала поглядывать в дверь, видела снежную торжественно-неподвижную даже в танце свадебную фату Маши, разметанные по спине длинные Зоины кудряшки.

Аня пока выбирала только девчат, словно бы оттягивая момент, когда ей на глаза попадется Федор. В ожидании этого момента у нее сладко и тревожно ныло сердце.

Бабка Груня, с любопытством наблюдая за ней, налила еще, и они, молча, понимая друг друга, чокнулись рюмками. Аня выпила, не жмурясь — теперь для храбрости.

Потом она встала, чувствуя внутри пустоту и легкость, подошла к порогу, громко, чтобы перекрыть музыку, крикнула клевавшему носом гармонисту:

— «Барыню»!

Аня умела плясать. Во всяком случае, в медучилище никто так не плясал, как она.

Движение в комнате разом прекратилось; все до того удивились неожиданно появившейся Ане, что тотчас послушались ее, отошли к стенам. Никита, стряхнув хмельную тяжесть, растянул мехи.

Аня пустилась по кругу. Она плясала одна, забываясь и не жалея каблуков, а когда пришла в себя, то не помнила уже, как долго пляшет. Остальные все еще стояли, не смея присоединиться, а только притопывая в такт, но потом девчата не удержались, одна за другой вышли в круг. Аня затуманенными глазами отыскала Федора, прощально взглянула на него, закончила пляс и опрометью бросилась на улицу.

Пробежав до пруда, она обернулась, заметила: от ворот отделилась и быстро двинулась в ее сторону тень.

Сама не зная зачем, Аня направилась вдоль пруда, шла от вербы к вербе, дотрагиваясь жарко пульсирующими ладонями до остывших деревьев.

Ночь, свежая, с половинкой луны в небе, еще не совсем загасила запахи дня, и сам день напоминал еще о себе красной ниточкой зари, протянувшейся над перелеском.

Аня, перед тем как расстаться с крайней вербой, прислонилась к ее толстому боку, передохнула. Услышав тихие, крадущиеся шаги, она пошла дальше — в поле.

Тянуло ее быстрее оказаться за перелеском — там озеро, там лодка с веслами, которые никто не убирает на ночь. Долго она шла.

Наконец увидела камыши, черную озерную воду, узкий заливчик, лодку, приткнувшуюся носом к берегу. Она почувствовала радостную слабость и не смогла заставить себя бежать дальше, когда позади совсем близко раздался топот…

Она долго лежала неподвижно, пытаясь найти запомнившуюся звездочку, но та уже затерялась среди других. Покой охватил Аню. И оттого весь мир ей казался убаюканным тишиной и согласием.

Всему свой черед. В свой черед придет утро, и земля пробудится ото сна, в лесу начнут перекликаться и перепархивать с дерева на дерево птицы. С рассветом, глядишь, сорвется с дальнего ночлега легкий ветер, и эти неслышные сейчас камыши весело зашуршат. Глядишь, с приходом дня подъедет сюда подвода, и этот стожок, давший приют двоим, погрузят и увезут, и останется здесь ровное место, и только память сохранит воспоминание.