Последний сейм Речи Посполитой - [116]

Шрифт
Интервал

Подгорский был известен как негодяй, подкупленный Пруссией. Было известно, что заключает в себе его проект, составленный накануне ночью совместно с Бухгольцем. Поэтому вся оппозиция, как один человек, вскочила со своих скамей, разражаясь ураганом бранных прозвищ и протестов против зачтения. Переполненные до краев хоры поддержали их топаньем и криками; удивительно, что не рухнул замок. Оппозиционеры в пламенных, ничем не сдерживаемых уже речах, выражая весь свой гнев и презрение, клеймили Подгорского как предателя родины, а Шидловский, в порыве благородного негодования, в порыве жгучего страдания и отчаяния из-за гибнущей родины, кричал на весь зал в заключение своей речи:

— Прибегаю к защите председательского жезла и обвиняю Подгорского в предательстве родины и явном нарушении присяги! Требую суда над изменником и не отступлюсь, пока не утешусь хотя бы тем, что земля наша оросится кровью этого предателя! — И с этими словами на глазах всего зала стал перед председательской трибуной под сень маршальского жезла.

— Подгорский — на суд! Под маршальский жезл! На суд! — заволновалась вся палата, и сотня кулаков протянулась к негодяю, который сидел спокойно, огромный, толстопузый, точно разбухший от полученных за предательство талеров, обтирая только потное, побагровевшее лицо.

Миончинский, Юзефович, Вилямовский, Влодек и Залесский охраняли его от бушующей толпы.

Не тронули его даже крики публики, сыпавшиеся с хоров непрерывным градом.

— Предатель! Негодяй! На виселицу! Прусский прихвостень, изменник, предатель!

Громче всех раздавались бас отца Серафима и возбужденный голос подкоморши.

В окошке над троном из-за матерчатой занавески сверкали притаившиеся глаза Сиверса.

Несколько часов еще длился шум и крики, не смолкавшие ни на одну минуту, так как оппозиционеры не допускали продолжения заседания, пока предатель не будет отдан под суд.

Король, смертельно усталый, отложил наконец заседание до следующего дня.

Но на следующий день, 29 августа, повторились сцены еще более бурные и ожесточенные. Плохо пошло уже с самого начала, так как до открытия заседания великий маршал литовский Тышкевич сам обходил хоры и всю постороннюю публику велел прогнать из сейма. Выругал его за это основательно Гославский. Маршал горячо оправдывался, обещая прочитать депутатам заставившее его так поступить письмо Сиверса, в котором посол требовал, чтобы палата была очищена от нежелательных элементов. В это время дверь распахнулась, и дерзкой, наглой походкой вошел Подгорский и занял свое место.

— Долой его! За дверь! За дверь! — посыпались громовые возгласы, десятка полтора оппозиционеров бросились к нему, стащили его с места, словно с поля вырвали мерзкую сорную траву, подняли на руках и вышвырнули в коридор, захлопнув за ним дверь. Он побежал жаловаться Сиверсу.

В палате несколько стихло, и начались дебаты относительно зачтения проекта, внесенного Подгорским, которое уже поддерживало большинство, запуганное Сиверсом. Особенно бурно требовали зачтения подкупленные сторонники Пруссии с Миончинским во главе. Король тоже к этому склонялся, приводя продиктованные трусостью и постыдным увиливанием доводы.

Стемнело, зажгли огни. Но, несмотря на общее утомление, заседание продолжалось без перерыва, в атмосфере непрекращающейся суматохи и неописуемого шума.

Оппозиция пользовалась всякой возможностью, чтобы не допустить до зачтения проекта. Большинство же, поддерживаемое королем, старалось его ускорить. Дело доходило до бурных эксцессов, слишком недостойных сейма. Были минуты, когда казалось, что вот-вот засверкают сабли и прольется кровь. Нарушался порядок прений, никто уже не слушал председателя, не обращал внимания на короля.

Перед окончанием заседания вернулся Подгорский, но его моментально выставили за дверь. Вдруг Карский заметил, что проект Подгорского не подписан. Оппозиция поспешила этим воспользоваться, и началась новая проволочка, новые сцены и новые схватки.

Король приказал его позвать. Он вошел боязливо и, под общие крики, подошел к трону, но, по странной случайности, на председательском столе не оказалось ни пера, ни чернил. Король подал ему свой карандаш, заставляя его подписать бумагу. Подгорский колебался мгновение, окинул налитыми кровью глазами возмущенные лица, выслушивая с видимым беспокойством свирепствовавшую бурю проклятий и ругательств, однако подписал и вернулся на свое место. Ему пришлось протискиваться между стоявшими в проходе оппозиционерами, и каждый отталкивал его с брезгливостью, плевал в него и осыпал ругательствами; хоры вторили, крича во всю глотку:

— Долой прохвоста! Изменник! Нельзя заседать с изменником! Заседание не действительно!

Подгорский в оскорбительном тоне потребовал от председателя защиты и вывода публики.

— Это вам здесь не место! — крикнул оскорблено Тышкевич.

Однако Подгорский остался, невзирая на бурю, бушевавшую над его головой, не слушая общего требования об удалении его из зала. Только по приказу короля он уступил. Ему помогали так усердно, что, распухший от пощечин, в разорванном костюме, он очутился в коридоре, где даже дворцовая прислуга не скупилась на резкие выражения своего презрения.


Еще от автора Владислав Реймонт
Мужики

Роман В. Реймонта «Мужики» — Нобелевская премия 1924 г. На фоне сменяющихся времен года разворачивается многоплановая картина жизни села конца прошлого столетия, в которой сложно переплетаются косность и человечность, высокие духовные порывы и уродующая душу тяжелая борьба за существование. Лирическим стержнем романа служит история «преступной» любви деревенской красавицы к своему пасынку. Для широкого круга читателей.


Вампир

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рассказы

В сборник рассказов лауреата Нобелевской премии 1924 года, классика польской литературы Владислава Реймонта вошли рассказы «Сука», «Смерть», «Томек Баран», «Справедливо» и «Однажды», повествующие о горькой жизни польских бедняков на рубеже XIX–XX веков. Предисловие Юрия Кагарлицкого.


Комедиантка

Янка приезжает в Варшаву и поступает в театр, который кажется ей «греческим храмом». Она уверена, что встретит здесь людей, способных думать и говорить не «о хозяйстве, домашних хлопотах и погоде», а «о прогрессе человечества, идеалах, искусстве, поэзии», — людей, которые «воплощают в себе все движущие мир идеи». Однако постепенно, присматриваясь к актерам, она начинает видеть каких-то нравственных уродов — развратных, завистливых, истеричных, с пошлыми чувствами, с отсутствием каких-либо высших жизненных принципов и интересов.


Земля обетованная

Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье.


Брожение

Продолжение романа «Комедиантка». Действие переносится на железнодорожную станцию Буковец. Местечко небольшое, но бойкое. Здесь господствуют те же законы, понятия, нравы, обычаи, что и в крупных центрах страны.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.